История одной курсистки. Часть IX
2015-07-20 Mikołaj Zagorski, перевод с польского и белорусского Dominik Jaroszkiewicz (Mikołaj Zagorski, Dominik Jaroszkiewicz)
Часть IX
«Лучынка»
«Жонка не мела тады ніякай працы, што звязвала б яе, і ўвесь свой час аддавала справам беларускага руху. Шмат пісала. Не уважаю за свае заданне выказвацца пра Цётчыну творчасць. У сваю творчасць яна заўсёды ўкладала душу. Не заўсёды было ей легка выказаць словамі перажыванні, пачуцці і думкі. Чарнавікі ейных друкаваных твораў паказваюць, што часта патрэбная была марудная праца, пакуль выражаныя думкі знаходзілі сабе адпаведную форму на паперы. Можа дзеля гэтага Цётка не паспела стварыць гэтулькі, колькі абяцаў ейны, перажываннямі наздзіў багаты, нутраны свет»[1] - вспоминает о прожитых рядом с женой годах Степонас Кайрис.
Эти воспоминания не следует относить только к поэзии. После возвращения из эмиграции Цётка обращается к прозаическим жанрам. Её новые рассказы отличаются от прокламационной «Прысягінадкрывавыміразорамі» и горьких сатирических зарисовок «Навагодніліст» 1907-1908 года и «Разумныя, дыненадурняпапалі» 1908 года. Рассказы позднейшего времени обычно объединяются в «позднюю малую художественную прозу» в таком составе: «Асенніялісты» (1910-1912), «Зялёнка» (1910-1912), «Лішняя» (1912), «Міхаська» (1914), «Зваротлівы» (1914). Помимо рассказов, Цётка написала в 1914 году ещё немало прозаических заметок, среди которых выделяются два цикла дорожных заметок. Составление полного перечня её работ 1913-1915 годов до сих пор не завершено. Но прежде, чем обратится к работам 1914 года, рассмотрим более ранние рассказы. Кратко коснёмся их содержания.
«Асеннія лісты» это рассказ о двух дедах, которые подводят итоги своей долгой жизни, в которой они были игрушками в руках слепых общественных сил, конъюнктуры. Он имеется в немецком переводе по той причине, что отражение в сознании героев неосвоенности общественной формы движения - это одна из неисчерпаемых тем мировой литературы, и потому рассказ будет одинаково понятен и в Германии, и на Филиппинах, и на юге корейского полуострова. Конкретное познание сил, которые обесчеловечивают индивида - установка сквозная для всей (кроме путевых заметок) художественной Цётчынай прозы. Делать из неё белорусского Сартра из-за этого не стоит, а обычные ссылки на рассказ «Зялёнка» стоит осмыслить ещё раз.
«Зялёнка» это рассказ о последних месяцах курсистки. Это наиболее длинный рассказ среди названных и наиболее содержательный как с точки зрения современности, так и с точки зрения тех мыслей, которые выразила в нём Пашкевічанка. Действие происходит в Петербурге. «Паўтары нядзелі[2] Зялёнка не паказвалася на лекцыях. Закраталася маладзёж, што станцыя[3] ў Зялёнкі сырая і цёмная, што не кожны дзень Зялёнка абедае». Можно заметить, что в приведённом описании немало автобиографичности. А кто же приходит её выручать? Состав героев рассказа таков: сама Зялёнка, украинец Хвадарчук, Вішняк-Мінчук, Кульгач, Берабейка, бестужевка Маня, Владзімір (с кличкой Сібіра), еврей Шмулька. В качестве корреспондента в рассказе введён литовец Пасуляніс, который пишет из Якутска о том, что он и его товарищи не имеют одежды для местной зимы и голодают. Что связывает этих людей? Почему еврей Шмулька дарит Зялёнцы билет на концерт, украинец Хведарчук приходит с бандурой, а великоросс Сібіра приносит яблоки? По какой причине литовец Пасуляніс мог оказаться в Якутске и не один, а с близкими знакомыми? Ответ возможен только один - в рассказе дана зарисовка петербургского аналога «Спуйни». Не случайно присутствующие решают учредить периодический сбор средств в пользу знакомых, оказавшихся в ссылке. Если уж их отправили в Якутск, значит стойко и смело боролись с царизмом, но мало думали о том, чтобы бороться ещё и долго.
Интересно также то, что в пользу устранения национального угнетения на собрании у Зялёнкі высказывается Шмулька: «Трэба ведаць, што Шмулькі манія - гэта прапаганда музыкай, літаратурай, тэатрам народным паміж яўрэяў. Шмулька свята верыць, што яўрэі хутка зразумеюць сваю ганьбу, каторая няволіць іх запірацца ўсяго свайго роднага і падшывацца пад апраткі чужых, сільнейшых кулыур... Прыйдзе час, - Шмулька немаль прысягае сваім натхнёным голасам, - што яўрэі звернуць з дарогі асіміляцыі!»[4]
В процитированном фрагменте рассказа неверно видеть отражение сионистского влияния. В общем изложенная программа может не только вписываться в сионизм, но и противостоять ему, а по своему происхождению она является прямой проекцией стремлений украинцев, литовцев, белорусов и поляков. Прочитав цитату сложно не вспомнить такое место из белорусского издания работ Ленина: «Той не марксіст, той нават не дэмакрат, хто не прызнае і не адстойвае раўнапраўя нацый і моваў, не змагаецца з усякім нацыянальным прыгнётам або нераўнапраўем.»[5]
Интересно посмотреть на то, с кем Зялёнка сжилась теснее, хотя мы видим, что за её состояние деятельно переживают все присутствующие. Описание это по современным меркам удивительное, и оно показывает высоту той нравственной ситуации, в которой действуют герои рассказа:
«Сібіра з Зялёнкай жывуць у вялікай зажыласці. Усе смуткі і радасці Сібіра павярае Зялёнцы. Зялёнка на'т часта дапісваецца на пісульках да Олі, дзеўчука Сібіры: «Сястра і друг вашага Уладзіміра цалуе вас крэпка, крэпка». Нейкі нястрыманы язык пусціў пагалоску, быццам сакрэтна чытаў драму, супольна напісаную Зялёнкай і Уладзімірам, што галаўная асоба ў той драме - гэта Сібіры дзед, калісь у Акатуй[6] высланы з таго сяла, адкуль Зялёнка, недзе з-пад Нарава ці якога іншага месца, адным словам, каля Белавежскай пушчы развіваецца дзея.
Ці праўда гэта, ці няпраўда - трудна верыць на слова. Але Зялёнка і Уладзімір любяць тэатр абое, у Марыінку чорнымі-светлымі ходамі прабіраюцца».[7]
Внимательный читатель, конечно, понимает, что драма была написана на тему событий 1863-1864 годов.
Рассмотрев самые интересные места рассказа, стоит попробовать понять его общий смысл. Чем была вызвана смерть курсистки во время концерта? Речь, конечно, не идёт о туберкулёзном процессе, а о некоей действующей причине на уровне общественной формы движения материи. И тут Цётка намекает, что своеобразная «Спуйня» на описанном собрании выполняет чуть ли не функции хосписа. В самом начале рассказа отмечено: «Аднак слухі хадзілі аж запрошлую зіму, што Зялёнка труцілася, што выбягала, спацеўшы, у адной сарочцы на мароз, усё, каб набавіцца якой ліхой хваробы. I што цяпер толькі супакоілася, калі мэта стала ясней...» Но ничего сверх этого о подлинных причинах смерти Зялёнкі в рассказе не написано. Поэтому сложно определить рассказ как первое произведение белорусского экзистенциализма, хотя незавершённость описания центрального события со стороны подлинных причин говорит в пользу такой трактовки.
Более поздний рассказ «Лішняя» описывает уже не «скрытое» самоубийство, а вполне открытое. Причина самоубийства девушки - предательство любимого, вступившего в брак с другой. На основании изученных документов Л. Арабей не может выдвинуть никакой связной версии о том, как и почему появилось это «адзінае апавяданне пра каханне». Однако фактов, приведённых в её книге, достаточно, чтобы не преувеличивать автобиографичности рассказа так, как это сделала Валянціна Коўтун в фильме «Крест милосердия». Для уверенного утверждения того, что некто предал любовь Пашкевічанкі, оснований в опубликованных воспоминаниях её знакомых не находится.
К 1913 году белорусский клуб на Виленской улице смог провести несколько концертов, диспутов, докладов и других мероприятий. Во главе редакции газеты «Наша ніва» встал недавно приехавший в Вильну Янка Купала. Часто ему приходилось заниматься всем - от грамматической цензуры корреспонденции до составления гранок, подготовки польских, украинских и российских переводов на белорусский и перевозки газеты на точки распространения. Бывало, что ему помогали Зьмітрок Бядудя и, изредка через переписку, Аляксандр Уласаў. Реакционеры к этому времени достаточно обособились для того, чтобы создать свои органы. Тем не менее, откровенные буржуазные представители не переставали пытаться оказывать влияние на самую популярную белорусскую газету.
Весной 1914 года Янка Купала подписал к печати статью Антона Луцкевіча «Пуцяводная ідэя», где отмечалось: «ад шырокага дэмакратычнага беларускага руху аддзяляюцца маленькія ручайкі <... што> ўжо не захопліваюць усяго жыцьця нашага працоўнага народу». Автор статьи резко и ясно обозначил наличие таких фракций, участники которых «ганяючыся за чыста нацыянальнымі ідэаламі, ня бачаць слёз і гора працоўнага народу, ня чуюць таго крыку, што рвецца з набалелых грудзей гаротніка: «Хлеба!..»»[8]
Позднее, летом 1914 года Антон Луцкевіч развивал свои тезисы, полностью поддерживая позицию Чернышевского против либеральничающих феодалов: «...Для адраджэння народу трэба ня толькi здабываць для яго волю - грамадзянскiя правы: гэтага мала. Трэба, каб народ мог з тых правоў карыстаць, не губляючы сiл адно толькi дзеля куска хлеба. Трэба зрабiць яму лягчэйшыя змаганьнi за хлеб». «Трэба галоднага накарміць, цёмнага асвяціць. Трэба, каб беларус-гаротнік стаў вольным чалавекам. Толькі тады ўвесь беларускі народ - усе тыя восемь мільёнаў - здолеюць жыць шырэйшым жыццём... Толькі тады пачне развівацца папраўдзе нацыянальная - усенародная - культура, тая культура, што мае вагу i для культуры сусветнай.»[9] В 1905-1915 годах Цётка и братья Луцкевічы придерживались очень близких политических позиций, и уже в 1912 году они искали пути для организации белорусского пролетариата. Очевидно, что некоторую часть политической публицистики братьев Цётка рецензировала, поскольку сама не имела в то время ни одного печатного выступления в этом жанре. Можно предположить, что она не имела ничего такого, что не выразили бы лучше и яснее её единомышленники. Как же Цётка и братья Луцкевічы рассматривали пути организации белорусского пролетариата, его организационного обособления и его обязанности по отношению к пролетариату романовской монархии в целом? Реконструировать это теперь очень непросто, но нам известны некоторые практические шаги в направлении создания белорусских пролетарских кружков. Например виленский белорусский клуб из-за расположения в городе он стал центром формирования белорусского пролетарского движения. 1 мая 1913 года в Зверинецком лесу была организована праздничная встреча-демонстрация, где выступала Цётка. По полицейским условиям на ней, как и в клубе, не могли произноситься такие речи как в 1905 году, но мысль о необходимости готовиться к продолжению революции Цётка смогла выразить через самые безобидные с полицейской точки зрения аналогии. Опыт передачи нежелательного для царизма смысла через одобренные царской цензурой пьесы не пропал даром.
Между 1912 и 1915 годами Цётка достаточно часто появлялась в родной деревне. Её уважали за медицинские и гигиенические советы и за то, что она помогала составлять или доставать лекарства. Земляки на память знали некоторые её произведения, среди которых наиболее популярными были «Хрэст на свабоду» и «Вясковым кабетам». Последнее стихотворение было создано в 1907-1908 годах и стилистически относится не к прокламационному жанру, а к тем околофольклорным стихотворным жанрам, которые оттачивали в своих литературах Багушэвіч, Шевченко и Некрасов. Возврат к дореволюционной форме стихотворения не был случаен. Женское население белорусской деревни минимально участвовало в народной революции, что нашло отражение в стихотворении «Бунтаўнік», где жена крестьянина представлена исключительно пассивно. В тоже время видно, что в результате поражения революции немало новых тягот было наложено на плечи крестьянок. Они всё также оставались жертвой слепой общественной силы, которая проявлялась то в неурожае, то в разоряющей конъюнктуре цен, то в пьяном муже, то в заболеваниях, которые было бы легко предотвратить при знании элементарных профилактических правил. По популярности с прокламационной лирикой стихотворение «Вясковым кабетам» (1908) сравнялось несомненно потому, что сами селянки узнали в нём себя. Узнали безупречно и несомненно правдиво и узнали так, что их самих потрясла картина, которую принесло им произведение поэтического реализма. Вот это стихотворение:
Вясковым кабетам
Ой, сястронкі, ой, вясковы,
Ой вы, кветкі прызавяты!
Вашы твары, як васковы,
Вашы шчокі сьлязьмі зьмяты...
Як каліну град страсае,
Як пярун каменьне крышыць,
Так лёс рана вас ламае,
Так жыцьцё красу вам нішчыць.
Сколькі болю ў вачох хмурных,
Сколькі скаргі з губ зьбялелых,
Сколькі срэбра ў косах густых,
Сколькі поту з рук абмлелых!..
А за гэта вам дзьве дошкі
I крыж з хвоек ледзьве зьбіты,
I у памяць плачуць дочкі,
Бо й яны, як вы, забіты.
Ой, кабеты, ой, вясковы,
Ой вы, кветкі прызавяты!
Ой, лілейкі вы бяз мовы,
Ой вы, птушкі бескрылаты!..
Если Цётка оказывалась дома тогда, когда там гостевал её брат Юзік, то непременно с участием почти всей деревенской молодёжи устраивались декламации, пение, музыкальная игра. Цётка не могла удержаться и несколько раз пробовала ставить со своими молодыми подругами и друзьями короткие сценки, но времени навдедывания родины было мало для создания любительского театра. Даже без элементов театрализации, декламации, музыкальная игра и напевы собирали в зрители почти всю деревню: приходили и старики, и маленькие дети, и сами вымотанные дневной работой крестьяне в том числе из соседних хуторов.
Если Цётка приезжала домой летом, то чаще всего не одна, а с виленскими товарищами. Они удивлялись тому, как немного ей нужно для того, чтобы иметь хорошее настроение. «...Яна радавалася, што зноў дома, што можа любавацца хараством сваёй старонкі, калі захоча, можа пайсці па любой сцяжыне, што перасякаюць лес і поле, дакрануцца рукою да любой хвоі, да любой бярозы.
Хто не гібеў у выгнанні, той не ведае, як гэта дорага!»[10] - отмечала Л. Арабей.
В связи с очередным обострением туберкулёзного процесса в 1913 году Цётка была вынуждена выехать в Италию. Её дорожные впечатления легли в основу художественных заметок «Здарогі», опубликованных в 1914 году. Несомненно, что героиня-рассказчица автобиографична и только скромность мешала публиковать путевые заметки от себя, поскольку в том же полугодии Цётка уже опубликовала от своего имени другие дорожные заметки, которых коснёмся ниже.
Как начинается дорога в Италию? Она начинается с поезда.
«Выпечаны румянец на твары, кашаль сухі і схварэлае цела адразу людзям кажуць пра маю цяжкую хваробу. Пасажыры ахвотна ўступаюць месца. У вачах іх я бачу, што шкадуюць маёй маладосці».[11]
Путь в Италию проходил по какой-то причине через полабскую Германию, и одна из пересадок была намечена в столице Саксонии городе Дрездене[12], который зовут прилабской Флоренцией[13]. Вопреки рекомендации врачей о скорейшем переезде в Италию, Цётка задержалась на несколько дней и посвятила немало времени осмотру Галереи Образов Старых Мастеров[14]. Там она вглядывалась в Секстинскую Мадонну Рафаэля. С берегов Эльбы Пашкевічанка отправила открытку вдове Билюнаса.
«Хоць доктар забараніў затрымвацца на дарозе, казаў ехаць проста на мора, але я не вытрывала, каб не паглядзець на горад Дрэздна. Вельмі пекны горад над ракою Эльбай.»
Как обычно, Цётка подлогу осматривала улицы и площади, разгадывая архитектурные композиции и замыслы зодчих. Скорее всего, Цётка посетила также Зелёную Палату[15] - знаменитый музей произведений ювелирного искусства.
«Я ўжо абышла берагі Эльбы і цяпер пайду ў музей глядзець на ўвесь свет слаўныя малюнкі».
Цётка обращает внимание на тот интерес, который проявляют местные рабочие к музеям, на то, как они стараются понять произведения старого искусства, чтобы преобразовать свою жизнь по мерке не хуже той, что задали выставляющиеся в Галерее «Старые Мастера»:
«Культура! Тут работнік часць свайго святочнага дня праводзе, гледзячы на бяссмертныя творы.
Работніку, і ты, кожан просты чалавеча. У сэрцы тваім крыецца доля ўсясветнага змагання, яна гэта і творыць хараство жыцця, з яе-то і родзяцца ў суме ўсясветныя геніі чалавечаства».
Ю. Ятченко. С мечтой о мире. Спасение шедевров Дрезденской галереи. (Обнаружение «Сикстинской мадонны» Рафаэля в 1945 году)
«Яшчэ колісь, як была я ў Рыме, каля твораў Рафаэля прайшла з сэрцам спакойным» (Цётка)
Другая интересная зарисовка из одного из залов: «Кудлаты, абарваны, у кутку сядзіць малады хлопец, ні то булгар, ні то якой іншай нацыі, і вачыма ўпіўся ў тыцыянаўскага «Фарысея». Расказала б, апісала б гэты абраз, каб льга было словам абняць той абшар у ім векавога дабра і зла».
Картина "Cristo della moneta" Тициана поразила Пашкевічанку динамичностью образов.
«Паэзія, музыка, жывапіс заўсёды ўяўляліся ёй з'явамі велізарнай сілы, здольнымі перабудоўваць свет, акрыляць і знішчаць чалавека», - верно замечает Л. Арабей.
Из полабской Германии Цётка едет на юг, вероятнее всего, через Баварию или Шварцвальд, и по Сен-Готардскомутоннелю попадает в Геную: «Зараз будзе тунель Сенгатардскі, найдаўжэйшы на свеце. Розумам ніхто не баіцца праз гэты тунель ехаць, аднак чуццём, як і я, так і другія, бачаць перад сабою ў сваіх гадках высокую дзікую сцяну пакрытых вечным снегам Альп; а за гадзіну ці за дзве наш цягнік, як рабак, упаўзе ў нетра гэтых снегавых гор і выйдзе толькі з другой стараны Альпаў, дзе зусім іншы характар краю; кажуць, што там ужо ўпалы, цытрыны спеюць, мігдалы цвітуць, а з гэтай стараны пуста, дзіка, глуха, ледзь пачынаецца канец зімы».
А в самой Генуе: «Кашляць перастала, гарачка меншая, сілы больш. Цэлыя дні ляжу на скале над морам. Цёпла, сонечна.
Блізка што нікога не маю знаёмага. Не хачу траціць сіл на пустыя гутаркі знаёмасці».
Из Генуи Цётка отправилась в Ниццу, а затем оказалась в Триесте, совершив плавание вокруг Апенинского полуострова. О дальнейшем маршруте нет прямых указаний, но можно предположить, что это вряд ли был старый железнодорожный маршрут через Вену, Краков и Варшаву. Логичнее предположить возвращение через Баварию и полабскую Германию, поскольку Л. Арабей пишет, что «з Інсбрука пасылае Анелька да маці свой апошні ліст», а сомневаться в автобиографичности очерков непросто.
В 1913 году редакторские обязанности по газете «Наша ніва» переходят к Янке Купале не в результате неких комбинаций, а в результате того, что прошлый редактор, Аляксандр Уласаў переехал в Минск, где было удобнее продолжать редактирование журнала «Саха», который получил в том же 1913 году серебряную медаль за распространение сельскохозяйственных знаний.
Аляксандр Мікітавіч Уласаў у рэдакцыі. Раней 1912 г.
Аляксандр Уласаў не был подставной фигурой. С начала своей деятельности в белорусском движении он всю жизнь работал в различных просветительских инициативах. Первоначально это были чисто издательские предприятия, позднее, при Пилсудском, он занимал высокое положение в ТБШ (Таварыстве беларускай школы), где с ним работал революционер-полиграфист Стацкевіч (Аганёк), и БСРГ (Беларускай сялянска-работніцкай грамаде). Уласаў мало (но стабильно) симпатизировал революционной фракции белорусского движения, а как редактор стремился предоставить голос всем, кто пытался аргументировать свою позицию и не занимался откровенным передёргиванием фактов. Впрочем, явным и упёртым реакционерам странницы газеты «Наша ніва» не доставались, а скрытых и отходчивых он не считал угрозой общему направлению газеты, потому что сам имел немало реакционных предрассудков. Например, в 1919 году Уласаў работал в такой организации как Польска-беларускае таварыства, где выступал за федерацию независимой Белоруссии с польской буржуазией, которая поддержала Пилсудского. Вскоре в польской политике победили крайние шовинистические элементы, и при первой возможности пилсудчики «подтёрлись» обязательствами, гарантировавшими белорусам и украинцам самостоятельность в широких масштабах. Воеводства, образованные на захваченных белорусских и украинских землях, были изначально лишены всяких признаков автономности. Федерация была провалена, её сторонники оказались беспомощны, а их организация бесславно распалась до 1922 года.
Аляксандр Уласаў был сильно огорчён бесполезностью некоторых своих работ, но придерживаться твёрдой революционной линии он не мог, хотя и уважал тех, кому приходилось тяжелее, чем ему. Он признавал, что «усе нашы павадыры на беларускай справе карысці сабе не зрабілі. Жыццё іх горкае і мучаніцкае, і ідуць яны не па кветках, а па калючках».[16]
В 1914 Аляксандр Уласаў становится подставным редактором для нового издания - первого белорусского молодёжного научно-популярного журнала «Лучынка». В официальном уведомлении [17] указаны такие направления публикаций:
Аповесці, апавяданні, вершы, байкі.
Навукова-папулярныя артыкулы.
Артыкулы аб маралі.
Пагаворкі, загадкі, жарты, шарады і задачы.
Паштовая скрынка.
Аб'явы.
Фактически же журнал редактировала Цётка, и с одного из номеров стала печататся надпись: «Літаратурны рэдактар А. Крапіўка».
С чего начинали?
«Змяшчалася «Лучынка» ўтымсамымпамяшканні, штоічасопіс «Саха», - усім хапала месца, бо пакой быў амаль пусты, а супрацоўнікаў не многа; доўгі час не мелі ніякага абсталявання, нават скрынак замест стала і крэслаў, і Цётка рэдагавала матэрыялы, пісала лісты, седзячы на сенніку, кінутым на падлогу, пакуль у нейкага дабрадзея не знайшлі старога крэсла».[18]
Первая страница первого номера «Лучынкі» открывается замечальным напористым стихотворением, в котором оживают такты, присущие прокламационной лирике:
З «Лучынкай» паволі ў зімовую ночку
З хаты да хаты пойдзем шукаць,
Мабыць, забыты людзьмі у куточку,
Хлопец-сіротка дзе хоча чытаць.
Можа, дзяўчына, спраўшы кудзельку,
Будзе ў запечку маркотна сядзець
Або ў зімовую нудну нядзельку
Праз выбіту шыбу на поле глядзець.
Падойдзем да іх мы з «Лучынкай», пасьвецім,
Аб роднай старонцы сьцікавіма іх, -
Можа, з «Лучынкай» іскры разьнецім
У думках і ў сэрцах сіл маладых.
I мо з «Лучынкі» іскры гарачы
Асьвецяць цёмны хлопцаў куток
I распраменяць вочы даяўчаці, -
Ахвотней сядзе прасьці лянок.
Паволі, ціха, у роўнай меры
Будзем з «Лучынкай» наперад сьпяшаць -
Зь вёскі у вёску, праз кожныя дзьверы
Клікаць, каб моладзь сьвятло выйшла ўзяць.
Моладзь, вы - сіла ў кожнае хаце,
Вы - сонейка, радасьць для бацькі, для маці,
Вучыцесь, старайцесь, багацьцесь у сілы,
Бо жджэ вас з надзеяю край наш радзімы.
«Праз выбіту шыбу» это значит писать для деревенской бедноты, - выделяет направленность программного стихотворения Л. Арабей. Прозаическое объяснение ниже уточняло: «Моладзь беларуская вясковая! Хата твая цёмная, аконцы ў ёй затуманены імглою. Не шмат ты маеш святла. Дзеля таго да цябе будзе прыходзіць гэта "Лучынка"... Будзе яна старацца пасвяціць табе, адгадаць твае думкі, паглядзець, чым ты найбольш цікавішся і даць на ўсё адказ»[19].
Посмотрим, как подбирались материалы для журнала. Многие белорусские литераторы тут же откликнулись на обращение редакторки, а первым, конечно, был Янка Купала, знавший все подробности ещё на стадии замысла. «Лучынка» публиковала таких авторов как Якуб Колас, Змітрок Бядуля, Ядвігін Ш., Янка Журба. Как видим, со стороны изящного слова журнал был обеспечен очень даже неплохо для ежемесячного издания.
А со стороны естественнонаучных материалов «Лучынка» была подкреплена слабо. Соответствующие материалы находила в разных изданиях и перерабатывала всё чаще сама редакторка. Чтобы хоть как-то уменьшить дефицит, Цётка обращалась ко всем, кто мог помочь. Через профессора Эпимах-Шипило и студента Тарашкевіча[20], будущего составителя белорусской грамматики, она обращалась к белорусским студентам столицы с таким письмом, часть которого стоит процитировать, чтобы почувствовать настрой редакторки «Лучынкі» и оценить её прекрасный своей непосредственностью стиль.
«Дарагія браткі!
Беларусы-студэнты!
Вам пашчаслівілася: вы ўжо аж ва ўніверсітэце вучыцеся. Але вашы браты, дзе каторыя мо родныя вам, асталіся ў вёсцы, там яны працуюць ад світання да змяркання, а ім жа ж таксама хочацца, як і вам, шмат чаго ведаць, пазнаць. Ось для гэткіх-то працаўнікоў на нашай роднай зямельцы цяпер выходзіць "Лучынка" (месячнік). Браткі-студэнты! Не маеце права атрасці рук ад працы ў "Лучынцы"; на вашым сумленні будзе ляжаць найбольшая часць сораму, калі "Лучынка" будзе дрэнна свяціць вашым братам і сёстрам у вёсцы беларускай, што для вас хлеб сеюць і жнуць.
Вы, можа, будзеце рагатаць, чытаючы маё казанне. Смейцеся, затое кажу шчырую праўду і веру, што знойдуцца такія між вамі, што будуць працаваць для "Лучынкі".
З пашанай да вас усіх, цісну рукі. Цётка - старожка запаленай "Лучынкі"...»[21]
А пока качественных и широких по охвату естественнонаучных материалов было немного, пришлось издать то, что вышло:
«"Лучынку" запалілі, але покі што вельмі слаба яна тлее. Трэба больш агню ад маладых сіл. Дровы, з каторых цяпер шчапаецца "Лучынка", залішне слязьмі-доляй нацягнула - дык слаба гарыць. Першы нумар выйшаў без аблічча ад незалежных ад нас прычын. Ратаваліся толькі, каб хаця як літаратурная кніжачка выйшла не вельмі ліхая... Дзядзечка, кіньце кліч між беларускай пецярбургскай маладзёжы, хай бярэцца да працы для пакіненых братоў і сёстраў у вёсцы. »[22] - это из письма к профессору Эпимах-Шипило, одному из немногих, кто стал изучать былую культурную жизнь Белоруссии ещё в 1880-е годы.
Ещё через Тарашкевіча. Это список желательных тем для коротких заметок.
«Студэнтам-жэўжыкам дай тэмы:
Пінскія балоты і іх асушка.
Гісторыя балот.
Пяскі ў Гродзенскай губерні і занос пяскамі штораз большых абшараў.
Змаганне лясных гатункаў дрэў.
Гэтых тэм няма каму ўзяцца апрацаваць:
Зацьменне сонца...
Сонца, месяц...
Эміграцыя ў Амерыку.
Нацыяналізацыя зямлі».[23]
Читая этот список сложно не вспомнить такой украинский научно-популярный журнал, посвящённый больше естественным наукам, как "Країназнань". Он тоже очень непросто выживал на фоне приближающейся войны и тоже рассчитан в основном на молодёжь из сёл, местечек и деревень. И точно также как журнал «Лучынка», журнал "Країна знань" очень непросто издавать в военное время.
Цётка к 1914 году не имела опыта редакторской работы, журналов для деревенской молодёжи не существовало совсем, тем более, белорусских. Не всё из присланного можно было опубликовать по цензурным соображениям. А ещё работу осложнял туберкулёз и налагавшиеся на него недомогания: «Падчас сваёй працы ў «Лучынцы» пісьменніца зноў хварэла, падоўгу ляжала ў ложку, але і тады не заставалася без работы і хворая пісала вершы, апавяданні для «Лучынкі», пісала лісты да розных знаёмых усё з тою ж просьбаю - працаваць для «Лучынкі» ».
Но разве недомогания - повод для того, чтобы Цётка уменьшила активность? Вслед за списком тем для раздачи студентам, она посылает Тарашкевічу список недоступных в Минске источников для выписок по батлейкам. Мы видим, что Цётка рассчитывает систематизировать материал по теме без всякой связи с академическими почестями, - её положение ординарной студентки в 1914 году требовало новых ходатайств, но во Львов Цётка уже никогда не вернулась.
Помимо своей исследовательской работы, Цётка поощряет элементарные научные работы читателей. Она даёт рекомендации по сбору гербариев и просит присылать сообщения об их составе. Систематизировать корреспонденцию о гербариях взялся составитель первой белорусской ботаники профессор Леанід Сафоніевіч Сяўрук.
Статья «Папараць-кветка» рассказывает об удивительных для деревенской молодёжи достижениях науки того времени. Эта устаревшая статья заставляет вспомнить такую цитату из одной работы Ильенкова: «В действительности дело обстоит, как понял Гегель, таким образом, что огромные массы людей, живущие в XVIII - XIX веках, достигают лишь того уровня, который культура в целом успела пройти и превзойти уже в III или даже IV веке до нашей эры. Будучи современниками Декарта и Канта, Рафаэля и Моцарта, огромные массы народа, целые классы этого народа, остались в отношении развития способности мыслить и силы продуктивного воображения современниками библейских пророков, авторов Ветхого завета. Даже до уровня древних греков они не доросли, а застряли на младенческом уровне Моисея и Христа».[24]
Смогут ли белорусские трудящиеся массы освоить высшие достижения мировой культуры? Цётка утверждает крайнюю сложность отрыва от крестьянского труда, но вслед за этим признанием у неё следуют не жалобы, а пророческие строки о трудовой интеллигенции и последующей жизни Советской Белоруссии, когда художественная, техническая и политическая культура стала достоянием проснувшегося от невежества и нищеты белорусского крестьянства.
«Не, хлебаробе! Тут мусіць быць цуд і толькі цуд, каб ты усё тое зраземеў адразу, чаго дабіліся навукова тыя, каторіх корміш дзвюма сваімі намазоленымі рукамі. Добра, щто ты ў яго веріш, бо верай сваёй засяваеш зерняты ў сэрцы сваіх сыноў жадання дабіць папараць-кветку.
Сыны твае - гэта высланцы, гэта закрасаваўшыя кветкі людзкасці. Бо дагэтуль вучоныя віходзілі й выходзяць найбольш з нетра працавітай беднаты.
Спі, хлебаробе, спі! Прыйдзе час - папарць-кветка дастанецца табе ў рукі».
В материале «Аб душы маладзёжы» мы находим незатейливую формулировку гуманистических принципов в условиях Белоруссии:
«Развівайце ў сабе любоў да чалавека, - і для вас заўсёды будзе дораг родны край і народ цёмны, бедны, забыты Богам і людзьмі.
Развівайце любоў да народа, - і сэрца ваша ў сталыя гады будзе адклікацца гарачым пратэстам на кожную крыўду».[25]
Статья «Шануйцероднаеслова» интересна тем, что при всех активных спекуляциях на ней белорусских патриотов, она выражает некий смысл, прямо противоположный их намерениям. А о том, что белорусские патриоты в отношении своих просветительских намерений по существу мало отличаются от польских, украинских или российских, должно быть известно всем. Поднимать культурный уровень масс патриоты обычно не собираются, а если собираются, то пасуют перед действиями, потому что воспитатель сам должен быть воспитан, а чего нет, того нет. Может ли просветить других человек, который не имеет усидчивости для того, чтобы самому не скатываться в бытовом общении на «суржики» и «трасянки»?
Так вот, именно просветительские, а вовсе не патриотические мотивы в статье «Шануйце роднае слова» главные. Там дело идёт не об обороне Белоруссии от эксплуатации с востока или с запада (это главный мотив бывшего в то время здоровым белорусского патриотизма), а о том, что необходимо превращение белоруса в человека. В этом смысле статья направлена не только против эксплуататоров внутри, но и против намечающейся белоруской буржуазии.
Цётка отстаивает нежелательность ассимиляции не с патриотических позиций, а с позиций необходимости просвещения трудящихся масс:
«Хто любіць свой народ, хто ў кожным бачыць брата-чалавека, той не сагнецца перад крыўдай і перад здзекам: ён бачыць навакол сябе мільёны падобных сабе, і яго думкі, яго жаданні зліваюцца з думкамі і жаданнямі вялікай людской грамады. Такі чалавек ніколі не будзе адзін - самотны і пакінуты.
Але поруч з любоўю да сваіх братоў патрэбна яшчэ нешта, што злучае людзей у суцэльны народ - гэта родная мова.
Яна, быццам цэмент, звязывае людзей. Яна дае ім найлепшы спосаб разумець адзін аднаго, адной думкай жыць, адной долі шукаць. Хто адрокся мовы бацькоў сваіх, хто ўздзеў чужую апратку - той адышоў ад народа далёка-далёка. Ён чужы ў роднай вёсцы, у сваёй сям'і. I на яго браты глядзяць, як на чужынца...
<...>
На вас - моладзі - ляжыць вялікая павіннасць: развіваць далей родну мову, узбагачываць свой народ знаннем і культурай. Вы здабываеце навуку для сябе, дык дзяліцеся ёю з тымі, хто для вас цяжкай працай здабывае кусок хлеба. Толькі не кідайце роднай мовы: бо запраўды для свайго народа тады вы ўмёрлі!»
Я специально прошу прочесть названную короткую статью целиком тех, кто не избавился до конца от патриотических предрассудков (любого государства), чтобы ещё раз внимательно проверить текст на наличие мотивов национальной исключительности. Их там нет. Зато там есть тезисы в строну классового (но увы, не партийного) понимания проблем функционирования белорусской культуры:
«Кажуць: бо цёмны нашы беларусы. Але гэта няпраўда: забываюць родную мову, адракаюцца бацькоў і братоў сваіх найбольш тыя, хто дайшоў навук, выйшаў у людзі. Яны няцёмны: яны пераймаюць чужое - дзеля карысці.
У сэрцы такіх людзей загасла любоў да свайго народа і роднай мовы. Дачэсная карысць, жаданне пашаны ў чужых, смешны гонар - усё гэта заняла мейсца ў апусцеўшай іх душы. А за іх прыкладам і наша вясковая моладзь, наламываючы сябе, пачынае праз несвядомасць чурацца таго, што яе выдзяляе з-паміж іншых народаў, пачынае глядзець на ўсё сваё, роднае, чужымі вачыма, думаючы, быццам гэта добра, калі людзі «вышэйшых станаў» так робяць...»
В Минске, как и в Вильне, Цётка не замыкается в редакции. Её занятия в довоенную часть 1914 года Л. Арабаей описывает так:
«Вершы, апавяданні, артыкулы, нарысы - як шмат было напісана Цёткаю за першыя тры месяцы 1914 года, а колькі матэрыялаў ішло без подпісу, як рэдакцыйныя. Шмат часу займала апрацоўка таго, што паступала ў «Лучынку», хапала клопату з друкаваннем, і ўсё рабіла Цётка, не было вельмі на каго перакінуць абавязкаў.
Акрамя творчасці - работа на заводах, дзе зноў пачала ствараць гурткі, выступаць з прамовамі.
Уладзіслава Францаўна ўспамінае:
«Апрача працы ў рэдакцыі часопіса, Цётка знаходзіць час для завязвання знаёмстваў з рабочымі, наведвання ўскраіны Мінска. Усё гэта пры хваробе, якая развівалася і аб якой сама Цётка ведала».
Часта ў Мінск прыязджаў Алесь Бурбіс, і тады на заводы і фабрыкі яны хадзілі разам - збіралі рабочых, сваімі прамовамі будзілі іх класавае пачуццё, рыхтавалі да новых выступленняў».[26]
Через немного времени после выпуска первого номера комната редакции журнала «Лучынка» стала чем-то вроде минского белорусского клуба - туда приходили начинающие поэты и прозаики, а иногда даже устраивались декламации или пение. Цётка часто зачитывала материалы для очередного номера всем собравшимся и могла тут-же править их в ответ на обоснованную критику. Новое поколение молодёжи приглашало известную литераторку, артистку, революционерку и поэтессу на представления белорусских любительских театров. Иногда ей даже предлагались роли, но с оглядкой на время, необходимое для разучивания и на её здоровье... А со здоровьем было не очень хорошо. Л. Арабей приводит два свидетельства Веры Даниловны Александровой от 1905 и 1914 годов.
Это 1905 год: «Прыгожаю яе нельга было назваць, але малады свежы тварык быў мілавідны і надзвычай сімпатычны. Вочы былі такія ясныя, і ад усяго яе вобліку веяла шчырасцю і праўдзівасцю».
Алоїза й Кароліна (1902 ?, 1912 ?)
Снимок скорее всего относится к началу 1900-х годов, но подобный сюжет был упомянут Каралінай Пашкевіч с отнесением к 1910-1912 годам[27].
А вот 1914 год: «Куды дзелася юнацкая свежасць твару, перада мною быў выцвілы, раней часу пастарэўшы, страціўшы сваю былую мілавіднасць твар з пячаткаю хваробы і цяжкіх перажыванняў, і голас глухаваты, з нейкай асаблівай, якая бывае ў хранічна хворых, афарбоўкаю».
Цётка, фота 1914 г.
Весной 1914 года Цётка по врачебной рекомендации выезжает в Финляндию, подготовив предварительно комплект материалов для очередного номера, который должен был выйти в её отсутствие.
В столице Цётка изучает опыт выпуска местного белорусского журнала «Раніца», который агитировал белорусских студентов просвещать белорусов и работать в Белоруссии, не оставлять свой народ в темноте и без современных технических средств.
Значительную часть марта 1914 года Цётка провела в Финляндии. По итогам поездки она пишет путевые заметки, которые от своего имени публикует в №6 журнала «Лучынка». Эти заметки имеют скорее этнографическое значение, однако есть в них также некоторые политические и дидактические мотивы: «Фінляндскі народ цяпер займае шчытнае месца паміж культурнымі народамі. Фінляндскі ўніверсітэт штогод з сваіх сцен выпушчае маладую армію сыноў-хлебаробаў, каторыя ідуць у народ і працуюць з забыццём шчасця, свайго я. Народа шчасце - іх шчасце. Фінляндскі народ першы ў Еўропе прызнаў роўныя правы кабетам. Кабета-матка - свядомая фінляндка-патрыётка - яшчэ ў калысцы пачне навучаць свае дзеткі любіць родны край, родны народ, любіць і паважаць справядлівасць роднага народа...»
Мечта поэтессы-революционерки о белорусском университете смогла осуществиться только в Советской Белоруссии.
Почти через месяц после возвращения Цётка снова уезжает из Минска через Петербург в Швецию, где ей рекомендовали провести лето. Л. Арабей приводит эпистолярную хронику путешествия:
«...Я ўжо 70 кіламетраў адпаўзла ад Стакгольма, начую сёння ў сяле Ванггорад у жалезнадарожным гатэлі на трэцім паверсе, каштуе 2 м. 50 в., але з дзвюма пасцелямі і вельмі чыстыя. Ураджаяў я яшчэ нідзе такіх не бачыла, як у Швецыі. Крыху ўжо знаёмімся з людзьмі, вучымся іхняй мове. З інтэлігенцыяй усюды можна па-нямецку разгаварыцца. Лес, возеры, багатыя нівы, наўздзіў пекныя будынкі, кожны дамок немаль мае тэлефон» (7.VІІ.1914).
«Ужо прайшла 195 кіламетраў пехатою. Вельмі цікавая старонка. Учора начавала ў Норкёпінг, фабрычны горад. Сёння начуем у Норшгольме, пры самым Сётэ канале каля возера Боксен[28], тры гадзіны паедзем цераз возера параходам» (14.VІІ.1914).
«Усяго найлепшага пасылаю з Гётэборга. У дарозе вельмі дрэнна вядзецца: маю бабу-таварку муж адзывае дахаты, змаркоціўся, каб яго маланка. Мусіць, адна пайду па Нарвегіі. Як згіну - не шкадуйце...»[29]
В Норвегию Цётка не попала, а о поездке в Швецию ничего не написала и ничего не опубликовала. Причину очень легко понять, если мы посмотрим на даты. 16 августа по григорианскому календарю войсками Центрального Блока был захвачен Ченстохов, фронт по российско-австрийской и российско-германской границе пришёл в движение. До введения административных ограничений Цётка спешит вернуться в Минск и начинает размышлять над тем, как скоро Вильна может оказаться в прифронтовой полосе, - от города до границы Германской империи было меньше двухсот километров. По сути, в Минске Цётка «закрывала дела», т.е. готовилась к переезду. И хотя осенний номер увидел своих читателей, на №6 журнал закончил своё существование. Официальный редактор «Лучынкі» был призван на фронт, а Цётка не могла быть официальной преемницей по понятной причине - преследование за ново-вилейские события не было с неё снято.
«Лучынка» была потушена осенью 1914 года рукой магнатов и генералов, жаждущих новых сверхприбылей.
Цитируется по: Фармаванне палітычных структураў беларускага нацыянальнага руха 1902 - 1917 г.г., http😕/www.hramadzianin.org/articles.php?miId=183.
Цитируется по: Фармаванне палітычных структураў беларускага нацыянальнага руха 1902 - 1917 г.г., http😕/www.hramadzianin.org/articles.php?miId=183.
Браніслаў Тарашкевіч спраўдзіў надзеі, якія ўскладала на яго беларуская інтэлігенцыя. Ён напісаў першую «Беларускую граматыку для школ», потым быў дырэктарам Віленскай беларускай гімназіі, з'яўляўся кіраўніком парламенцкага беларускага прадстаўніцтва, пасланым рабочымі і сялянамі Заходняй Беларусі на сейм Рэчы Паспалітай для абароны іх інтарэсаў, быў акадэмікам Акадэміі навук БССР. Адзіны сын Браніслава Тарашкевіча загінуў у час Вялікай Айчыннай вайны ў шэрагах савецкіх партызан».
(Исходное издание, глава «Старожка запаленай лучынкі».)
«У маёй перапісцы з Каралінаю Пашкевіч тая тлумачыла, чаму на адной з фатаграфій яна апранута ў нацыянальны ўбор. «Здымак у народным строі паходзіць з прадстаўлення, арганізаванага ў клубе беларускай моладдзю і Цёткаю з дапамогаю Алеся Бурбіса, я выступала ў тым прадстаўленні як танцорка»»
(Исходное издание, глава «Гаючы бальзам».)
Степонас Кайрис, З маіх успамінаў пра Цётку, http😕/pawet.net/library/history/bel_history/_memoirs/050/%D0%9D%D0%B0_%D1%81%D1%83%D0%B4_%D0%B3%D1%96%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B%D1%96.html. ↩︎
Российская лексика - Zagorski. ↩︎
Пакойчык, жытло - Zagorski. ↩︎
Цётка, Зялёнка. ↩︎
Ленін У. Творы. Т.20. С. 12. ↩︎
Поселение в азиатской России, место ссылки. ↩︎
Цётка, Зялёнка. ↩︎
Сідарэвіч А. Самавызначэнне беларускай сацыял-дэмакратыі - Антон Луцкевіч. - Мінск, 1999. - 31 с.; с. 19. ↩︎
Сідарэвіч А. Да гісторыі Беларускай сацыялістычнай грамады: агляд крыніцаў // Arche. - 2006. - № 4,5,9 / http😕/arche.bymedia.net/2006-9/sidarevic906.htm. ↩︎
Исходное издание, глава «Рваць ланцуг цемнаты». ↩︎
Из названных очерков. Далее цитируется без указания источника до конца описания путешествия. ↩︎
Бел. Дрэздна, пол. Drezno, нем. Dresden. ↩︎
Нем. Elb-Florenz. ↩︎
Нем. Gemäldegalerie Alte Meister. ↩︎
Нем. Grünes Gewölbe. ↩︎
Исходное издание, глава «Старожка запаленай лучынкі». ↩︎
См. исходное издание, глава «Старожка запаленай лучынкі». ↩︎
Исходное издание, глава «Старожка запаленай лучынкі». ↩︎
Фармаванне палітычных структураў беларускага нацыянальнага руха 1902 - 1917 г.г., http😕/www.hramadzianin.org/articles.php?miId=183. ↩︎
«Браніслаў Тарашкевіч належаў да маладзейшага пакалення работнікаў на ніве беларускай. У той час, калі ён быў яшчэ гімназістам у Віленскай гімназіі, Цётку ўжо ведалі як паэтэсу, яе імя грымела па ўсёй Вільні. Палымяныя вершы Цёткі захаплялі моладзь, шмат якія з гэтых вершаў ведаў на памяць і гімназіст Браніслаў Тарашкевіч. А потым пазнаёміўся з самой аўтаркай. Яго адрэкамендавалі Цётцы як юнака, які едзе ў Пецярбург вучыцца, каб потым набрацца мудрасці і самому напісаць кнігу - беларускую граматыку для школ. Хіба магла не абняць, не пацалаваць такога юнака гарачая, эмацыянальная Цётка! ↩︎
Исходное издание, глава «Старожка запаленай лучынкі». ↩︎
Тамсама. ↩︎
Тамсама. ↩︎
Э. В. Ильенков, Гегель и проблема способностей, http😕/caute.tk/ilyenkov/texts/phc/hgpotn.html. ↩︎
Исходное издание, глава «Старожка запаленай лучынкі», подчёркивания по оригиналу в журнале «Лучынка». ↩︎
Исходное издание, глава «Старожка запаленай лучынкі». ↩︎
Выходит, Цётка должна быть изображена на снимке примерно в 34 года. О снимке 1909-1912 годов читаем: ↩︎
Оригинальное название в транскрипции иное - Роксен - Zagorski. ↩︎
Все цитаты даны по исходному изданию, глава «Старожка запаленай лучынкі». ↩︎