Заметки по книге Марины Бурик «Человек и экономика в виртуализованном мире» Часть II
2016-07-11 Mikołaj Zagorski, перевод с польского Dominik Jaroszkiewicz (Mikołaj Zagorski, Dominik Jaroszkiewicz)
Чем начало исследования обязано своей успешности?
Несомненно, факты, необходимые для содержательного исследования виртуализации и приводимые Мариной Бурик, были известны задолго до того, как попали в её поле зрения. Можно даже сказать, что исследование виртуализации, за исключением выявления ряда важных черт современного положения, могло бы состояться в середине 1980-х годов. Однако закономерным результатом хозяйственной разрухи и теоретического хаоса в странах СЭВ было также отсутствие носителей теоретического мышления, способных вдумчиво осмыслить известные факты. Иными словами, формально перед нами - результат относительно благоприятных для украинского капитализма лет первого десятилетия нашего века. А содержательно перед нами результат вдумчивого присвоения метода материалистической диалектики, без которого известные факты так и не сложились бы в целостную картину. Впрочем, не связью материала, а его наличием Марина Бурик в немалой степени обязана французским постмодернистам. И если методом мышления она обязана больше Гегелю, Марксу и Ильенкову, то его материалом она обязана тем, кто явил в своей деятельности разложение альтюссеровской школы.
В этом нет ничего удивительного, ибо в конце 1960-х годов две страны дали классический образец революции, которая не смогла произойти - Франция и США. И если США дали классические политические формы поражения политически даже не начавшейся революции, то Франция дала классические теоретические формы поражения революции, которая теоретически даже не началась. Именно такой формой и является постмодернизм. В этом то и заключена его ценность, ибо именно французские постмодернисты зафиксировали крайне поучительный опыт наиболее географически и хронологически близкой к нам эпохи поражения революции.
Марина Бурик умело вскрывает действительные основания тех коллизий, которые представили нам в своих сочинениях французские постмодернисты. И именно поэтому нужно признать её превосходство в смысле подбора существенных источников по теме. Ведь, например, с обширными знаниями по немецкой средневековой диалектике, но без знакомства с сочинениями французских постмодернистов понять, что приводимые факты образуют картину специфической эпохи оборота капитала, невозможно. Поэтому её труд по штудированию постмодернистов не пропал зря и дал плоды не только в виде умелого анализа хронологически последних концепций человеческой телесности.
Изучение Мариной Бурик работ постмодернистов может показаться читателю необычным, несущественным или непонятным. Однако, судя по всему, для достижения любого значимого результата в сфере логики нужно иметь образцы того, «как делать не надо». Достаточно упомянуть, что Энгельс штудировал давно уже забытых немецких профессоров-современников и Лассаля, Ленин был знатоком работ Маха, а Семек оставил даже две специальных небольших работы[^3] о месте Гуссерля во всей недопонимающей линии профессиональной философии. Важно здесь то, что во всех этих случаях политически надо было увидеть реальные коллизии, стоящие за наследием критикуемых идеологов. Для этого нужно было также убедиться в том, что твой инструмент не слабее, чем у тех, кого ты критикуешь. Иначе автоматически происходит некритическое заимствование, что имело место в Народной Польше, где словесные марксисты оказывались практикующими позитивистами, причём такой яркости, которая была уже нередко недоступна позитивистам других стран, за исключением разве что СССР.
Именно из необходимости постоянного подтверждения должного качества логического инструмента Семек так старательно разбирал то, как стремление к рациональности рушит феноменологическую систему Гуссерля, отказывающегося внятно решать основной гносеологический вопрос о соотношении природного и искусственного, бытия и сознания, мышления и материи. Подобно тому, как Марина Бурик видит у постмодернистов попытки прорвать индивидуалистическую трактовку телесности, Семек пытается найти у Гуссерля попытки развития трансцендентализма в ту сторону, которая ведёт к большей адекватности - в сторону Гегеля, Маркса и Ленина.
Обращение к постмодернистам и Гуссерлю не случайно для Марины Бурик и Марека Семека. Ведь у них под лупой оказались представители «ходячих» и даже господствующих воззрений. Ведь если Гуссерль был одним из наиболее умных околопозитивистских идеологов, то французские постмодернисты это, несомненно, самые умные представители того направления, которое выродилось в бред, являющийся содержанием официальной философской деятельности. Просто господство позитивизма даже на Украине неумолимо сменяется господством постмодернизма, и именно поэтому Марина Бурик так продуктивно смогла проанализировать совсем не безнадёжно устаревших Гуссерля, Риккерта или Карнапа, а именно постмодернистов, современные сторонники которых по образному выражению «возводят своё самочувствие в официальное».
Политика и логика: о формальной структуре
Сложно не заметить, что рецензируемая книга будто составлена из двух частей, одна их которых занимает примерно 160 страниц, а другая лишь 100. И хотя обе части предлагают нам вариант восхождения от абстрактного к конкретному, вторая часть самостоятельным исследованием не является, а лишь продолжает выводы, полученные в первой части в политической сфере. Хочется подчеркнуть, что даже чисто формально собственно политическая часть книги Марины Бурик почти на треть меньше, чем свободное исследование, что, однако, не должно принижать значение выводов, полученных именно в «политической части». Глава «Государство: свобода и распределение» уже не содержит диалектики виртуализации, соотносимой только с собой, а исследует взаимосвязь государства и вартуализационных процессов. Собственно вся «политическая часть» исполнена как исследование актуальной и возможной роли государства в процессе разворачивания и сворачивания виртуализации.
Эта проблематика, как и путь, который обусловил её содержательное рассмотрение, заслуживает лучшего уяснения со стороны всемирного развития диалектической логики. Если учесть то, что Марина Бурик всегда имеет перед собой понятие о цели всемирного освободительного процесса, то не удивительно, что именно к процессу развития диалектической логики может быть отнесено её компактное исследование виртуализации в эпоху позднего капитализма. Как же оно соотносится с уже состоявшимися фундаментальными работами по диалектической логике? Нет ничего удивительного в том, что начинается книга с применения наследия марксисткой политической экономии, а специфическая проблематика этой науки определяет движение мысли автора и читателя в главе «К вопросу о новой теории стоимости, изучении социальных параметров труда и теории субъективности». Вероятно, куда менее заметно то, что глава «Особенности производства фрагментарных индивидов и кризис рациональности в виртуализированном мире» близка по разбираемым проблемам к работам Выготского, ибо точно так же рассматривает идеальное соотнесение человеком своих действий с общественной ситуацией. И уж совсем сложно типичному читателю будет узнать в наброске «Фрагментарный индивид по ту сторону прекрасного и безобразного: несколько тезисов об эстетическом измерении виртуализированных практик» результат размышлений, родившихся не без беглого знакомства с теоретической эстетикой, основанной Лифшицем и систематизированной Канарским. Следовательно, на уровне набросков Марина Бурик быстро вышла на передовые рубежи, где происходит развитие диалектической логики в наше время. Критически разобрав процессы виртуализации с точки зрения всех наук, ставших к нашему времени полем непосредственного приложения диалектической логики, Марина Бурик столкнулась с тем, что дальнейший самостоятельный поиск истины в выбранном направлении невозможен, потому что ответы на интересующие вопросы ещё не готова давать сама общественная практика. После чёткого определения выхода на границы познания, а тезисная форма «эстетической» главы это зафиксировала, остаётся определить меру возможного обратного воздействия предпринятого исследования на практику.
Особый интерес представляет то, что переход от завершения исследования к определению его практической значимости происходит на стыке эстетики и политики. Здесь Марина Бурик независимо приходит к выводам, которые некогда сделали отвергнутые господствующим большинством Анатолий Канарский и Борис Гунько. Её выводы состоят не только в том, что необходима специфическая эстетическая политика со стороны политически организованного субъекта всемирного освободительного процесса, но и в том, что вся такая политика должна быть эстетической, направленной на формирование развитых чувств по своей сути. «... Те, кто собирается преодолеть логику капитала, чтобы выйти на новый уровень общественного развития, в наше время должны быть, как минимум, и художниками (в самом широком смысле этого слова), и маркетологами, и социальными инженерами-политтехнологами. Должны уметь создавать аффекты, которые могут стать началом чувств, причём так, чтобы они были интенсивными настолько, чтобы могли конкурировать с произведёнными в индустрии человека как потребительной стоимости для капитала. Взять на вооружение развитые капиталом технологии производства фрагментов индивидов и обернуть их против него, в борьбе за человека. И это только инструментарий, да ещё и далеко не весь. Он сам по себе ещё ничего не значит, но без него, точнее, без его применения по меркам свободы как осознанной необходимости, дело преобразования общества невозможно».
Это - вывод самостоятельного исследования. Как приложенный к анализу политической ситуации он с редкой яркостью повторен в главе «Социализм», завершающей книгу. Именно эта глава является кульминационной и нащупывает направление дальнейших исследований. Очень много полезного смогут вынести из этой главы и те, кто разрабатывает политэкономические проблемы, и те, кто развивает военную теорию и те, кто занимается педагогикой и даже те, кто связан с кибернетикой.
Война
Отдельно стоит отметить, что книга Марины Бурик может свидетельствовать о некотором возрождении на востоке интереса к военной теории, считавшейся в последние десятилетия немецкой вотчиной. Наверняка читатель догадывается, какую цену пришлось заплатить за возрождение этого интереса. Главы о войне и понимание её роли в рецензируемой книге отличаются глубиной и широтой взгляда. К сожалению, это не следствие того, что Марина Бурик нашла в архиве и умно переосмыслила книги о военной теории... Также не случайно, что единственная относительно жёсткая в детерминизме гипотеза об условиях социальной революции тоже связана с войной... Увы, стихийное развитие событий вряд ли сможет выдвинуть факторы, препятствующие новой мировой войне в долгосрочной перспективе. Ведь нет не только такого фактора сдерживания как Организация Варшавского договора, но даже сколь-либо заметных отрядов освободительного движения в главных империалистических странах, способных саботировать если не военные приготовления, то саму войну.
Диктатура пролетариата
В книге есть глава с таким названием. Она предшествует главе «Социализм». Казалось бы, ясное разнесение упомянутых понятий дополнительно свидетельствует в пользу того, что перед нами не политический трактат. Действительно, те политические трактаты, которые не считают оба термина избыточными, обычно их почти отождествляют. Иными словами, социализм (как эпоха перехода) - со стороны политики это и есть диктатура пролетариата и наоборот. К счастью, подобное донельзя абстрактное понимание совсем не является узловым для рассматриваемой главы. В главе «Диктатура пролетариата» Марина Бурик добросовестно и на лучшем современном уровне рассматривает, что это такое, откуда появилось это понятие, и даже слегка касается истории термина. Также провозглашается интерес к связи этого понятия с виртуализацией. Однако дальше формальной связи дело не идёт, и никакой особой специфики именно политических форм не обозначено.
Общеизвестно, что исследование политических форм дело трудное. Тем более, что очень непросто занять точку интереса, способную обусловить продуктивность исследования. Также понятно, что исследование диктатуры пролетариата не может заключаться в конструировании какой-либо желательной политической формы уже потому, что действительность вряд ли будет с этим конструированием считаться, что правомерно отмечает Марина Бурик. Тем не менее, выглядит весьма недостаточным, хотя и полностью правомерным имеющееся указание на связь политических форм диктатуры пролетариата с использованием наследия Глушкова и с организацией сообществ на основе политехнизма в духе Макаренко.
Что касается главы «Социализм», то она также не соответствует своему названию. Куда более правомерно было бы назвать её «Девиртуализация», ибо именно в ней собраны главные выводы, посвящённые взаимосвязи различных аспектов виртуализации. Соответственно глава «Диктатура пролетариата» куда лучше даёт именно понятие социализма, ибо доводит его до уровня, на котором может исследоваться связь с предшествующей виртуализацией.
Выводы
Какие выводы можно сделать из книги Марины Бурик? Какое она может иметь значение для дальнейшего научного и общественного процесса?
Как исследование, созданное в стиле конкретного историзма, книга Марины Бурик нуждается не только в том, чтобы понять изложенную теорию, но больше в том, чтобы расширить её пространство. Будучи весьма эскизным наброском, в котором, как в зачатке, заложены самые разные возможности, книга «Человек и экономика в виртуализованном мире» не может не привлечь наше внимание к таким сферам, которые недостаточно прояснены. Из-за своей компактности исследование Марины Бурик литературно исполнено в таком жанре, который делает возможным только обозначение основных связей разбираемых концепций и фактов. Потому очень естественно, что почти каждый читатель, ранее задумывавшийся о приводимых в систему фактах и концепциях, найдёт в этой книге свои дальнейшие точки роста.
К сожалению, с точки зрения моей теоретической позиции сейчас достаточно объективно выявить важнейшую точку расширения исследования Марины Бурик нельзя. Это связано с тем, что мне совершенно неизвестен российский теоретический контекст, в котором это исследование появляется (как литературное произведение), а ведь появляется оно снова не на украинском языке и даже по замыслу не рассчитано на место в украинских теоретических спорах.
Вместе с тем, исходя из международного контекста и исходя из неизвестных написавшей реминисценций с немецкой и польской теоретической литературой, считаю себя вправе обозначить именно в политической экономии девиртуализации важнейшее направление дальнейшего изложения разворачиваемой теории. Это не значит, что такое постороннее мнение «унижает», например, возможную линию развития теории виртуализации со стороны теоретической эстетики. Просто приходится отдавать себе отчёт, что в России ненамного шире, чем в Польше известна (то есть почти совсем неизвестна), такая важнейшая фигура предварительного этапа теоретической эстетики как Михаил Лифшиц. И это не говоря о Канарском, теория которого всё же не оставила глубокого следа в книге Марины Бурик. Что-то похожее можно сказать и о развитии мотивов монистической психологии - теория виртуализации явно с ними связана. Вопрос, однако, не в желаниях, а в наличии достаточных сил, подгоняемых совсем не одними желаниями. Если говорить совсем откровенно, речь идёт о военном переделе мира, который очень может случиться в ближайшее двадцатилетнее. По крайней мере, для такого развития событий на земном шаре нет тормозящих сил в виде массовых движений.
Это значит, что исключительное значение получает политическая экономия нетоварного производства, - тут можно согласиться с Мариной Бурик. Конечно, появятся две ветви исследования - на уровне эмпирии капиталистического военного производства и на уровне долженствования (Sollen). Первая обречена исследовать промышленное производство разрушения, вторая должна выявить максимально полный образ нетоварного хозяйства, положенный как результат отрицающей себя товарности современного (виртуализованного) типа. Очевидно, что к исследованию этих ветвей политической экономии вынуждены будут приступить совсем не под влиянием академических мотивов, а на фоне бойни мирового масштаба или её непосредственной подготовки. Поэтому главное здесь - это предварительно полученная культура диалектического мышления, ведь иначе даже правильно поставить половину вопросов не удастся. Например, вопрос о выражении функций автоматизированной кибернетической автоматизированной системы, способной также отражать и распределять освобождённое время в масштабах общества, а также способной сквозь любой процесс учитывать не только стоимость, но и многие другие характеристики. Или вопрос об отражении производства новых потребностей в автоматизированной кибернетической системе - его мой консультант назвал наиболее сложным с кибернетической точки зрения.
Подводя итог, будущее время передела мира будет исключительно мучительным по цене расплаты за неверный выбор самых незначительных, как кажется, направлений движения в сфере экономического процесса. Уже в условиях мировой войны все якобы чисто теоретические вопросы (среди них многие, затронутые в книге Марины Бурик), станут вопросом лишних сотен тысяч трупов. И хочется надеяться, что не только эти сотни тысяч не захотят просто так превращаться в трупы и смогут найти тех, кто сможет дать им ответ на вопрос о том, как всем выжить, а если и не всем выжить, то хоть бы погибнуть не так глупо и бессмысленно, как будет это диктовать логика передела сверхприбылей финансово-промышленными группировками. Если людей, способных ответить на эти простые вопросы обезумевших от войны трудящихся, рядом не окажется, то диалектика в очередной раз отомстит тем, кто пренебрёг ей, иногда даже о ней не зная. Предотвратить такое развитие событий - одна из целей книги Марины Бурик «Человек и экономика в виртуализованном мире».