Нищие духом
2010-02-01 И.Червоненко (Иван Червоненко)
Заснуть не получалось вторую ночь. Тусклый свет от лампочки без абажура больно резал глаза, напоминая о прозе жизни, отсутствии денег и университетской схоластике, этого corpus Dei, от которого Сашку отлучили в летнюю сессию. Он дочитывал Достоевского, «Записки из подполья», и жить совсем не становилось веселее. Даже наоборот. Зато появлялась дерзость и бесшабашное, горько - насмешливое желание мстить. Не кому-то конкретно, а так, вообще. Чтоб им всем их долбаная жизнь медом не казалась. Перевернув последнюю страницу, Саша подошел к окну. Надо найти себе женщину, - сказал он темноте, и она была с ним полностью согласна.
Он открыл ящик письменного стола, достал оттуда кастет и остатки денег, а потом провалился в материнское лоно Уманской ночи. Нет ничего более непостижимого, чем осенняя ночь на Лысой Горе, когда что-то запредельное скалится на тебя из-за колышущихся веток дубовой рощи. Блажен, кто приобщился к этой тайне, кто остановился внезапно на своем запутанном пути «с дискотеки» и вдруг, мгновенно трезвея, услышал, о чем шепчут все эти листья, и что им отвечает седовласая луна.
Саша здесь вырос. Под этим вот дубом, например, они в первый раз целовались с Лидкой из 9-б. Ему тогда еще казалось, что она непреодолимо взрослее. Сейчас замужем за одним «частным предпринимателем», бывшим бандитом. Здесь вообще в каждом доме по бандиту - бывшему, настоящему или будущему. Так уж получилось. Поэтому без кастета тут лучше не ходить. А если уж ты не с Лысой Горы, так лучше вообще не ходить, а то деревья могут неожиданно показаться пьяными кровожадными чудовищами.
Впрочем, у Сашки здесь много приятелей. Есть и враги, но такие, что, напади на него кто из чужих, - могут закрыть от ножа своим телом. Ничто так не заставляет чувствовать себя мужчиной, как уважение в глазах твоего врага. Он передумал идти туда, где до двух часов ночи можно было легко «познакомиться» с какой-нибудь дурой. Ему захотелось повидать Лешу Попа, который, как Саша в глубине души понимал, был его лучшим другом, а если уж совсем честно - то другом единственным.
Поп - это была Лешина кличка. Он был юродивым. Болтал постоянно о каких-то странных вещах, читал на переменах книжки, страшно стеснялся девочек, не матерился, не мог подтянуться и двух раз, в общем, такой себе стандартный ботаник. Впрочем, нет, вовсе он был не стандартный, ведь учился плохо, почти никогда не делал домашнего задания, спорил с учителями и любил своих одноклассников. За это над ним издевались без цинизма, и Леша в ответ часто беззлобно посмеивался. Еще он сильно верил в Бога.
Они подружились с Сашей так: их общий одноклассник не уступил Саше дорогу. Дело, конечно, было не в том, что он не отошел в сторону, он и не должен был, согласно неписаным правилам, отходить. Просто дружили они с той самой Лидкой из 9 - б, и Саше нужно было его непременно побить, более того, еще нужнее это было самой Лидке, что она явно и показывала. В общем, завертелось, а учителей, как назло, поблизости совсем не было, и звать их, конечно же, никто не собирался. Саша был «круче», к тому же намного злее, но противник его не сдавался, хотя у него уже лилась из носа кровь. Дело шло к сотрясению мозга. Тут и вмешался Леша, вцепившись своими неловкими граблями в Сашино туловище, и вопя что-то вроде «не надо, он ведь не специально».
Тоже хочешь, крыса очкастая? - сказал Саша, гневно оттолкнув щуплое Лешино тело.
Хочу. - Безо всякого вызова в голосе ответил Леша и посмотрел с каким-то застенчивым уважением, соображая, какую позу надо принимать, когда тебя бьют.
Саша решил произнести матерное слово и дать этому «вшивому интеллигентику» несильную оплеуху, замахнулся и ... оторопел. Он вспомнил, что Леше тоже нравилась Лидка. Это знали все. Все видели, как он краснеет, стоит ей появиться в радиусе 30 метров. В ее присутствии Леша терял дар речи, и всё у него моментально падало из рук. Над этим все смеялись. Но больше и обиднее всех смеялся этот самый одноклассник, который вытирал сейчас кровь с лица и с ужасом ждал, когда Саша к нему повернется, надеясь, что он этого не сделает. Саша действительно этого не сделал. Он молча пошел на улицу. Ему вспоминалась сцена с прошлой перемены, когда только что побитый им придурок спросил у Леши, знает ли он, откуда берутся дети, а перед этим написал у него на спине похабную фразу, от которой все ржали. Так они с Лешей стали дружить.
Сашка стеснялся читать книги, и не говорил о них ни с кем кроме Леши. Он едва совсем не перестал считаться «нормальным пацаном». Лидка быстро ушла от него, впрочем, этого было не жаль. Ее красивые глаза достались ей от детства, но в их небесной синеве все чаще загорались зеленые, как доллар, огоньки. Все это стало неважно. Когда они были с Лешей, гуляли с ним по Софиевке, обсуждая «Процесс» Кафки или размышляя о «конце света», облака над ними разверзались, и оттуда светился иной, абсолютно невозможный мир. «Там где двое или трое соберутся во имя мое, там и я с ними, посреди них» - так говорил Христос, и это была правда.
Но так не могло продолжаться вечно. Школа закончилась, детство - тоже. Саше нужно было уезжать в Киев, там в одном институте работал старый папин сослуживец по Афгану, который мог его в Киеве «пристроить». У Леши папы не было, а мать было безнадежно больна обидой на весь мир. Он остался в Умани и работал маляром в бригаде, куда его устроил бывший мамин любовник. Учиться он планировал заочно, когда насобирает на это достаточно денег, то есть, при его характере, - никогда. Каждый день он ходил церковь, каждую ночь читал книги, в основном духовные, всяких «отцов» и прочих страшно мудрых людей. Учил койне и латынь. На это уходили все его деньги, кроме тех, что отдавал каждый месяц матери. С работы его давно бы уволили, если б не влияние всемогущего маминого «знакомого».
Саша вернулся домой через три года. Вернулся, потому что его выгнали из института, ходить в который больше не позволяло уважение к науке и вечная усталость после ночных смен. За весь курс обучения ему встретилось только два не продавшихся преподавателя: один по религиоведению, другой - по статистике. Тот, который по религиоведению, был старым и, как выражались церковные апологеты, «матерым» атеистом, бывшим священником. Верить после него в Бога можно было, но с большим трудом. А тут еще киевская жизнь... Этот чудовищный город - паразит, дорогие иномарки и пирующая во время чумы «Институцкая»... Какой там Бог, люди добрые, о чем вы говорите! Слово Бог происходит от слова «богатство», а вовсе не наоборот.
Саша приехал домой осенью и был совершенно разбит. Просто уничтожен. Лешу он видеть боялся. Он пил, развратничал, проматывал свои нехитре киевские зароботки. Родители отселили его во времянку, чтобы он разлагался там. Сегодня шел седьмой день такого положения вещей. Эти деньги были последние. Накануне он встретил Лешу. Тот возвращался с богослужения. Саша был пьян и зол, и на миг ему показалось, что он знает, кто виноват во всех его несчастьях.
Привет, братуха. Ну, как там ангелочки, уже на подходе? Скоро нас, грешных, того - этого? А вы, ведь, чистенькие, небось, останетесь... И каждому по пятьдесят девственниц, не меньше, а? Или мало пятьдесят? Чё молчишь, ослица Валаамова?
Тебе плохо, Саша?
Нет, мне очень хорошо. Ну и натворил же делов ваш боженька, должен я тебе доложить. Хорошо у него это получается - туда - сюда, недельку сам с собой поразговаривал - и на тебе -получите - распишитесь: лучший из всех возможных миров! Хорошо хоть баб и водку оставил, а то совсем бы было невмоготу.
Я слышал, ты пьешь. Я не осуждаю тебя, ты знаешь, просто пойми, Бог допускает зло, чтобы...
Он меня не осуждает... Как это мило! Зовите иконописцев. Прощение кающегося грешника! Давай я лучше тебе расскажу, что слышал я ...
Дальше было совсем жестоко. Противоречия в Библии, ее несоответствие научным и историческим данным и дальше, дальше, с той же ядовитой злобой и сарказмом... «Эх, не туда бьешь, Иван»... Леша мертвел. Он будто бы постарел лет на десять, глаза заволокла непроницаемая пелена. Сначала казалось, что он заплачет. Потом , что накинется на Сашку с кулаками. Но он не сделал ни того, ни другого. Он стиснул зубы, молча развернулся и также молча ушел.
«Зря», - звучало в Сашиной голове гулким эхом, но этот вчерашний розговор был, и изменить его было нельзя. «Прости...» тихо прошептал он, когда показался невзрачный Лешин домик. Калитка судорожно заскрипела. На стук в дверь никто не отозвался, хотя она была не заперта. Стало страшно. На кровати в зале лежала Лешина мать, совершенно пьяная. В воздухе стоял ядовитый запах рвоты, вызывавший отчаянное желание не существовать. В комнате Леши беспорядочно валялись книги. Такого никогда не бывало. Он их очень любил. На письменном столе лежала рядом с Библией записка, подписанная «Александру Сычу». Детским неровным почерком там было написано: «Мой дорогой Саша! Я знаю, ты злишься на меня, и ты прав. Я действительно виноват. Простите меня все, пожалуйста. Я обманывал себя и тебя я тоже обманывал, но без этого я не могу. Сердце раскалывается. Ведь всё это - и мама, и я, и ты, и весь этот всеобщий бред и ужас, - всё это совершенно напрасно. Нас никто не услышит, нас слышал только Он, но теперь его не существует... И мы потонем в этой тишине. Я знаю, что не прав, но я не могу не уйти. Мне нечего дать этому миру. Ты сильнее, ты сможешь, в тебя я верю до конца. Прощай»
Записка обжигала руки. Саша выбежал из дома и стал кричать в темноту осеннего неба что-то про «них», которые «еще узнают», и про то, что он совсем один. Звезды безучастно и глупо пятились за тучи. Вся погруженная во тьму Вселенная была равнодушной. И только на Лысой Горе один за другим стали загораться горячие светлячки окон. Это просыпались от своих снов люди.