"Застой": порядок, рождающий хаос
2009-06-06 Л.К. Науменко (Лев Науменко)
Вялое, лишенное какой-либо исторической конкретности словечко «застой» оказалось метафорой, неожиданно метко передающей образ и самоощущение эпохи «развитого социализма». Не кризис, не паралич, не предынфарктное или предынсультное состояние, а именно застой, замедление циркуляции крови и лимфы, увядание, усыхание, истощение жизненных сил, старческое одряхление. Без каких-либо явных внешних и внутренних причин жизнеспособное по всем формальным «показателям» общество и государство впало в прострацию, в старческий маразм всего лишь на седьмом десятке лет от рождения. Не было ни природных катастроф, ни эпидемий, ни нашествия, ни бунтов и мятежей - ничего, на что можно было бы указать как на причину истощения внутренней энергии. Социальный организм дряхлел с той же естественностью и неотвратимостью, в те же сроки и в том же темпе, в каком дряхлеет и организм индивидуальный.
Подстать «застою» и бестолковое словечко «перестройка». «Перестройка» - это не расчистка завалов, не ремонт обветшавших или неумело возведенных конструкций, не улучшение проекта, а просто инъекция возбуждающего препарата, вызывающего некое шевеление, конвульсивное дрыганье и дерганье отдельных членов и органов, имитация активности, в чем и видели свидетельство того, что «процесс пошел». Куда пошел? Что необходимо переделывать, в каком порядке и в каком направлении, что следует ожидать в результате? (Верно было сказано в самом начале этого дерганья: «Взлететь-то взлетели, но где сядете?»). Такие вопросы «архитекторы перестройки» не задавали. А получив уже в наши дни ответ, все потеряли интерес и к самим вопросам: «снявши голову, по волосам не плачут». Результатом могло явиться только обрушение всего сооружения в целом. Причем обрушился не только «социализм» и не только советское государство. Разрушенными оказались все социальные системы и органы жизнеобеспечения, фундаментальные общественные структуры, лежавшие ниже собственно специфически «социалистической» организации и обеспечивавшие элементарный общественный порядок. Раскочегарив рожденную «перестройкой» центробежную энергию распада, молекулярный хаос, безумие «прихватизации» эпохи рыночных «реформ» поставили на грань вымирания абсолютное большинство населения огромной страны. Не только не появилось обещанное благополучие. Исчезла элементарная безопасность, рискованной стала сама жизнь, физическое существование, проблематичным простое выживание. Миллионы людей оказались заложниками безудержного хищничества, шкурничества и бесстыдного паразитического «процветания» кучки мультимиллионеров, попросту говоря - «кидал». И конца этому беспределу и по сей день не увидеть на горизонте даже в самые сильные бинокли. Есть ли необходимая, закономерная связь застойного «порядка» и нынешнего хаоса?
В застое самом по себе ничего ни загадочного, ни просто интересного нет, если глядеть на дело исторически. Каждая форма общественного бытия, каждая общественная формация имеет и начало и конец, так или иначе исчерпывает свой ресурс - «ничто не вечно под луной». Но ничего подобного нашему родимому застою история не знает. Возникали, расцветали и гибли великие цивилизации. Их увядание длилось столетия, даже тысячелетия. Но нет в истории ни одной, все существование которой уложилось бы в рамки биологически запрограммированного индивидуального человеческого века. Случайно ли это? Социальный организм оказался не представителем рода организмов нового типа, но именно социальным индивидом, так и не давшим жизнеспособного потомства.
С другой стороны бесспорно и то, что история не знает ничего подобного произошедшему в первые два десятилетия существования советской цивилизации. За эти первые десятилетия страна совершила решительно во всех областях общественной жизни невероятный рывок вперед, достигнув и в материальном производстве, и в духовной сфере рубежей, на достижение которых развитые страны Западной Европы затратили несколько столетий. Невиданный динамизм и «планов громадье», размах и «шаги саженьи». Стартовав с сохой и почти поголовной безграмотностью, народ во всеоружии техническом и духовном встретил в начале 40-х годов величайшее испытание войной и вышел из нее победителем. Почти вся цивилизованная индустриализированная Европа, за исключением Англии, Швеции и Швейцарии, где добровольно, а где по принуждению, работала на Вермахт. И народ не только одержал победу, но и вышел из войны сильнее, чем был накануне. А уже в 50-х годах страна овладела атомной энергией и первой вышла в космос.
И с этой стороны советская цивилизация - уникальнейшее явление в истории. Закрыв глаза на эту сторону дела, не понять и природу застоя и последовавшего за ним обвала. А без понимания истории этой цивилизации не прояснить и перспективы мирового развития.
Так откуда же появилась и куда так быстро утекла эта беспрецедентная творческая энергия советского социума? Каковы взаимоотношения этой цивилизации с идеей социализма? Тождественно ли «советское» и «социалистическое»?
Приходится настаивать на мысли о неслучайности аналогии между жизнью и смертью индивидуального и социального организмов.
В истории социальной философии к такой аналогии прибегали неоднократно. Цивилизации - социальные организмы, знающие и рождение, и детство, и юность, и пору старческого увядания, и смерть. Однако каждый из этих этапов длился столетия, даже тысячелетия. Поэтому на большее, чем простая аналогия, подобные схемы и не претендовали. В нашем же случае речь идет о буквальном совпадении индивидуального и социального «веков». Подчеркнем, что совпадение настойчиво бросалось в глаза всем современникам.
Представим себе портретный ряд высшего эшелона так называемого «политического руководства»- тех, кто, «по определению», должен был быть персональным воплощением «ума, чести и совести нашей эпохи». Слово «застой» отпечатано аршинными буквами на лбу едва ли не каждого из них. (Разумеется, были и исключения: должен же был кто-нибудь, что-то соображать и как-то работать!) Сотни тысяч этих портретов украшали интерьеры больших и малых руководящих кабинетов, глядели на нас с фронтонов самых заметных зданий, осеняли президиумы партийных, комсомольских, профсоюзных собраний, утренники в детских садах, строго наблюдали за ходом футбольных и всяких иных спортивных баталий... В неисчислимом количестве эти «наглядные пособия» носили над собой на демонстрациях во всех городах и весях. Какими же талантами, каким умом надо обладать человеку, чтобы удостоиться такой почести! Но тщетно было искать на этих парсунах печать вышеозначенных добродетелей. Скорее зависимость была обратная: чем меньше интеллекта, образованности, просто незаурядности - тем выше почет.
Можно ли представить себе, чтобы Ленин, Троцкий, Сталин, Луначарский... произносили речи по шпаргалкам, написанным аппаратным клерком, отставным научным работником или журналистом? А вот в эпоху «застоя» это стало общим правилом. Чаще всего всенародно признаваемое и возлюбленное руководящее лицо было не способно не только самостоятельно слепить несколько вступительных приветственных слов, но и просто прочесть текст, написанный служивыми перьями. Не испытывая ни малейшей неловкости, «лицо» называло текст доклада или статьи своим, не утруждая себя даже подписью. И с детской же непосредственностью совало себе в карман немалый гонорар, когда собрание ворованных «произведений» сращивали в книгу. Использование интеллектуальных батраков стало даже правилом хорошего тона. Дамочка из «новых русских» тоже не унижается до того, чтобы самой вытереть сопли у своего дитяти. Так что «господа» начали делаться из «товарищей» как раз в эти самые «застойные» годы.
Что же это за явление такое, когда личные качества личности находятся в обратном отношении к ее удельному общественному весу? Что за тайна кроется в этом «феномене»?
А «феномен» именно в этом и состоит. Если бы нашелся исследователь, который взял бы на себя труд вычислить и вычертить две кривые, одну - роста образованности, интеллектуальности, профессионализма в стране в целом и другую - падения тех же качеств в высшем руководящем слое, то сопоставление этих кривых было бы красноречивее любых словесных «дискурсов». Чем просвещеннее становилась страна, тем темнее ее руководство.
Попытаемся разобраться в этой «тайне», поразмыслив немного над соотношением биологического и социального, то есть бросим взгляд на феномен «геронтологического детерминизма». Каждый, кто жил в «застойные времена», помнит, какую огромную роль в ходе (вернее, в топтании на месте, т.е. в застое) играло политическое «старчество». Страна в оцепенении ждала обвала всего «портретного ряда» - одни с надеждой, другие со страхом. (Сторонники дуалистической теории «биосоциальной природы человека» видели в «геронтологии» аргумент в свою пользу).
Биологически Фридрих Барбаросса ничем существенно не отличался от своих подданных, разве что какой-то особенно броской рыжебородостью. Генетическая «линия» (термин, широко используемый в собаководстве), т.е. «кровь» тоже ничего в себе сверхординарного не содержала. Рыжебородых было немало и среди его подданных и у каждого была своя «линия». Фридрих «помазанный» дряхлел точно так же, как и рядовые фридрихи. Но биологически обусловленное дряхление монарха сказывалось на ходе истории, а дряхление рядовых фридрихов - нет. В нормальных случаях стареющих чуть меньше, чем рождающихся, поэтому рассматривать старение как «исторический фактор» невозможно. Но Фридрих Барбаросса - монарх, а это его социальное, а не биологическое качество, и сколько ни рассматривай его собственную природу, понять, почему он монарх, не удастся. Точно также химический анализ золота не объясняет, почему в некоторых случаях оно - деньги. В одной из ранних работ Маркс писал: «...сущность «особой личности» составляет не ее борода, не ее кровь, не ее абстрактная физическая природа, а ее социальное качество»[1].
Те, кто уперто стоит на «доктрине» биосоциальной природы человека, не задумываются о том, что биологическое может воздействовать на социальное только при том условии, что оно непременно обретает социальное содержание и форму. Только в этом случае оно будет «принято» и «признано» социальной системой. Справедливо и обратное: социальное должно обрести вид биологического фактора, чтобы воздействовать на органические процессы. А это значит, что человек не на 40 или 60 процентов существо биологическое, а на все 100 % биологическое и на все 100% социальное. Эти проценты взяты нами не «с потолка»: были целые исследовательские «программы», занимавшиеся исчислением процентных соотношений применительно к процессу возрастной «социализации индивида» (в ходу было даже такое словосочетание: «социализация личности»). Подобную чепуху сегодня можно найти в любом учебнике и энциклопедии.
Суть дела состоит в том, что в принципе любая физическая особенность индивида может приобрести социальное значение и стать социально-историческим фактором. И биологическая и социальная системы имеют свой «код», свой «пароль» на вход в них. Поэтому биологическое - это только знак, который обретает значение в социальной системе и «понятен» для нее. Говорить о «взаимодействии» биологического и социального без учета этого - то же самое, что мерить аршины пудами. Такое запрещает логика. В реальности одно то и дело выступает как другое. Если бы «политическое руководство» в одночасье помолодело, то и «застой» наступил бы лишь несколько позже. Но непременно наступил бы. Иное было бы, если бы оно помолодело не биологически, а именно социально, а это зависит уже не от его возраста, а от характера и состояния той системы, в которой оно функционирует. Стало быть молодеть должна была система. Поэтому и руководящее «старчество» - не причина, а следствие системного застоя, т.е. характера сложившихся во вторую половину жизни советского социального организма системных зависимостей и структур. К ним-то и следует приглядеться.
Для иллюстрации проблемы физического и социального сошлемся на известную и загадочную фразу в «Мастере и Маргарите»: «Рукописи не горят». Рациональный смысл этой фразы состоит только в том, что мысли не горят, даже доверенные бумаге. Но если эти мысли доверены единственному клочку бумаги, то сгорят и они.
Мы не отклонились от темы: если важнейшие социальные функции доверены одному единственному человеку, то судьба социума фатально зависит от биологической судьбы этого индивида, зависит просто потому, что другого такого нет. Он один и в этой его единичности и заключена всеобщность. В подлинно демократической системе подобное невозможно. Судьба же социальных систем, навешенных на единственный крючок, всецело зависит от физической прочности этого крючка. Но это физическое качество выполняет социальную функцию, т.е. выступает не как физический, а как социальный феномен. Что же это за феномен?
Термин «административно-командная система», примененный к советскому обществу в целом, неудачен и не передает специфики явления. А между тем именно в этом явлении видели определяющую черту того, что именовали «деформациями социализма». И администрирование, и командование неустранимо там, где мы имеем дело с организацией и регулированием совместного труда или вообще деятельности массы людей, занятых общим делом, там, где это администрирование и командование связано с существом этого дела. Это совершенно очевидно, когда речь идет о военном деле, об армии или об оркестре и дирижере. Администрирование и командование порочно там, где оно не руководствуется содержанием работы, где господствует формализм. Тогда мы имеем дело с бюрократией. Понятно, что никакой связи с сущностью социализма это понятие не имеет.
Порочность административно-командной системы видели в применении армейских методов к обществу в целом. (Можно их понимать и как стиль управления). Именно так трактовалась и известная формулировка Маркса о «казарменном коммунизме». Получалось так, что коммунизм становится казарменным вследствие применения методов, не адекватных объекту управления. Это не просто упрощенное понимание. Это понимание глубоко неверное, уничтожающее тот смысл, который вкладывал в это выражение Маркс.
Суть дела состоит, напротив, в том, что административно-командная система именно адекватна объекту управления и соответствует характеру разделения деятельности и способу осуществления социальных взаимосвязей. Эта сторона дела имеет решающее значение для понимания сущности и генезиса застоя.
Это - механическая система, одна часть которой только управляет, а другая только исполняет. К концу 20-х годов страна стояла перед развилкой двух путей: один - социалистический, другой - бюрократический. Идти по первому и сложнее, и длительнее. Второй сулил быструю отдачу, но и тупик в конце - «застой». Пошли по второму. Сотворяли именно механизм, «аппарат», и в этой «кнопочной системе», уверенно чувствовали себя «аппаратчики». По мере роста сложности управляемой подсистемы ее устройство и работа становились все менее понятными управляющей подсистеме. Уровень организации управляемой подсистемы многократно превзошел уровень организации управляющей подсистемы, вследствие чего управляющий субъект стал просто глупее объекта управления. Этот субъект начал бояться его и стал руководствоваться одним правилом: не трогать ничего, не вмешиваться в тонкую механику. Интуиция подсказывала: что-нибудь изменишь - все полетит кувырком. Деятели «застоя», крепкие задним умом, это хорошо усвоили и неукоснительно следовали правилу: лучше ничего не менять. Субъект управления поэтому превратился в простого нажимателя кнопок: «срабатывает пока - и ладно. На наш век хватит». Понимания, имеющегося у каждого электрика, того, что если он будет без конца давить на одну и ту же кнопку, то она западет и откажет - этого понимания у «политического руководства» не было, и оно продолжало давить, рассылая во все концы свои сверхтемпераментные команды. Но вера в механизм была велика. У «архитекторов перестройки» даже и этого святого трепета перед механизмом не было, вследствие чего и наломали дров. Ситуацию очень точно передает один из первых «перестроечных» анекдотов: советский народ по самые губы сидит в озере дерьма, а по берегу бегает человек и кричит, подпрыгивая и размахивая руками: «Перестройка! Перестройка!» А народ, вытягивая губы, чтобы не хлебнуть из озера, мычит: «Не ко-лы-хай!»
Выше уже говорилось о невиданном взлете созидательной энергии советского народа в первые два десятилетия после революции. Источник этой энергии - превращение многомиллионной массы людей и каждого человека из объекта управления в его субъекта, вследствие чего доминирующим оказывалось самоуправление народа. Это и было социалистической тенденцией. В этом состоит и идея Советов и, шире, то, что именовалось «социалистической демократией». «Строительство социализма» по самой идее своей есть строительство, выращивание новой системы общественных отношений, отношений сотрудничества. При этом индивиды создают как вещные условия своего существования, так и ансамбль общественных отношений, т.е. самих себя. Человек при этом оказывается не средством строительства социализма, а его целью. Но партия, «ум, честь и совесть эпохи» очень скоро стала понимать под строительством социализма исключительно возведение плотин, сооружение заводов и фабрик, электростанций, шахт, самолетов и т.п. Все это механические системы. Таковым же по принципу своей организации стал и «социализм». Дадим ему еще одно название - «механический социализм».
Управляющим кнопкам соответствуют управляемые винтики. Система и стремилась превратить человека в винтик. Утвердилось убеждение, что чем проще, примитивнее, однозначнее «винтики», тем устойчивее система. Принципом стало: максимизация функций целого путем минимизации функций элемента. Поэтому ни о каком «всестороннем развитии человека» и мысли у «руководства» не было. Напротив, чем проще и одностороннее - тем надежнее. Талант, инициативность, образованность, ум и даже просто неординарность смотрелись подозрительно. Серость и покладистая «простота» всячески поощрялись. Чего стоит одна известная поговорка: «Инициатива наказуема!» «Простой советский человек», без которого «и солнце б не вставало», был не реальностью, а бюрократическим мифом. Это и есть «совок», примитив. А «застой» как раз и показал, что человек не хочет и не может быть «винтиком». Застой со стороны «низов» и есть хорошо известная на Западе «забастовка по правилам», но в масштабе всей страны. Это когда все инструкции и команды выполняются, а дело стоит на месте. Всеобщая симуляция деятельности - атрибут застоя. Вот почему мы говорим об адекватности административно-командного метода управления объекту управления: механический объект, механическое и управление.
Понятно, что это лишь одна тенденция эволюции советской цивилизации. Другая - социальное творчество и социальная инициатива, нашедшая другие каналы и щели - техника, наука, искусство - рассматривалась управляющей бюрократией как нечто неуправляемое, а потому и враждебное. А в этих щелях все еще сохранялся подлинно социалистический потенциал, пережиток социалистического начала. На нем все и держалось.
Даже простая кооперация труда рождает новую производительную силу, причем и в тех случаях, где она организуется и регулируется командными методами, где труд остается подневольным и где трудящиеся никак не причастны к власти. Что же говорить об обществе, где прямое инициативное участие ассоциированных производителей в осуществлении общего дела приходит на смену принудительному кооперированию? Именно такая организация деятельности и определяет сущность социализма как «социального творчества масс». Материальное производство и производство «самой формы общения», т.е. построение новой системы общественных отношений, ассоциирование - две стороны одного и того же, совершенно неотделимые друг от друга. В том случае, когда речь идет об объединении усилий миллионов в масштабе всей страны, государство (пока оно есть) и административные методы оказываются всего лишь инструментами этого общего дела, обусловленными и оправданными его содержанием. В тех же случаях, когда общее дело становится особой заботой особой группы людей, когда происходит раздвоение единого, когда социалистическое самоуправление народа расщепляется на господствующее «управление» и остаточное «самоуправление», происходит расслоение общества на управляющих и управляемых. На одном полюсе общества формируется субъект управления, а на другом - объект, и все радикально меняется. В этом случае даже административно-командное управление вырождается в управление бюрократическое. «Общее дело» исчезает, испаряется, причем и на одном полюсе, и на другом. Последнее особенно важно.
Формализм съедает содержание этого «общего дела» и «наверху» и «внизу». Бюрократ ничем не управляет, а управляемый работает машинально. «Они делают вид, что платят, а мы, что работаем». Вот тогда и говорят: «в стране нет хозяина», имея в виду, что это «общее дело» никому не интересно. Государственное управление, поглощающее и удушающее самоуправление трудящихся, оказывается формальным управлением, формализмом управления. Если в руках такого государства находятся все основные социальные функции, т.е. и экономика, и социальная сфера, и культура, то важнейшая предпосылка застоя налицо. У такого государства все валится из рук. Вот тут и выходит, что «хотели как лучше» (если действительно хотели), «а получилось как всегда».
Для такого вывода вовсе не нужно погружаться в классические марксистские трактаты. Это не трудно увидеть и не прибегая к свету социалистической идеи.
Мы приведем в доказательство несколько выдержек из ранней, еще «не марксистской», т.е. не коммунистической работы Маркса, датируемой летом 1843 года[2]. Это гениальная работа, в которую никогда не заглядывали «коммунистические» лидеры эпохи застоя (впрочем, они отродясь не заглядывали и в другие тексты «основоположников») и очень редко заглядывали ученые теоретики от марксизма, - эта работа содержит в своих демократических посылках зачаток коммунистических идей. Наглядно видно, как коммунизм вырастает из демократизма. Мы намеренно не обращаемся к другим, «зрелым» работам Маркса для того, чтобы показать, что в явлении, которое рассматривает Маркс и которое имеет неоспоримое сходство с механизмом «застоя», ничего специфически социалистического, коммунистического нет. Этот «застой» можно было бы предсказать, имея в руках только одну эту работу Маркса.
«В современных государствах... осознанная, истинная действительность всеобщего дела является только формальной, или, только формальное является действительным всеобщим делом». «Отдельная функция вместо того, чтобы являться функцией общества, из отдельной функции превращается в самостоятельное общество».
Это самостоятельное, особое общество и есть бюрократия, составляющая клан. Политическое государство, где обитает бюрократия, совсем не то же самое, что «совокупное целое существования народа».
В бюрократической системе всеобщее отделяется от особенного и единичного, индивидуального и приобретает вид сферы, в которой господствуют «высшие», «государственные» интересы. А интересы членов «гражданского общества», частные, личные интересы граждан оказываются недостойными не только заботы, но и просто внимания. Поэтому «государственный» человек, чинуша, перетасовывая и переадресуя бумажки, отбивается от посетителей, как от назойливых мух, мешающих делать ему его особо важное, «государственное» дело. Вследствие этого «государственные задачи превращаются в канцелярские задачи, а канцелярские задачи - в государственные».
Управление есть функция, полагаемая жизнью целого, общества, общественная функция. Но, будучи отделенной от самого общества как ансамбля индивидов, она обретает самостоятельное существование и мистический вид. «...Государственный строй развился до степени особой действительности наряду с действительной народной жизнью», «всеобщий разум как нечто потустороннее» по отношению к ней. «Бюрократия есть мнимое государство наряду с реальным государством, она есть спиритуализм государства». «...Политическая жизнь есть воздушная жизнь, эфирная область гражданского общества». «...Подобно тому как христиане равны на небе и не равны на земле, так и отдельные члены народа равны в небесах их политического мира и не равны в земном существовании, в их социальной жизни». «Бюрократия имеет в своем обладании государство, спиритуалистическую сущность общества: это есть ее частная собственность». «Что касается отдельного бюрократа, то государственная цель превращается в его личную цель, в погоню за чинами, в делание карьеры». «Бюрократия есть круг, из которого никто не может выскочить... Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение».
Все это нам очень хорошо знакомо как по прошлому, псевдосоциалистическому опыту, так и по современному, рыночному. Совершенно очевидно, что во всем этом нет «ни грана» социализма. Перерождение общего, государственного дела и интереса в бюрократическое дело и интерес, для которого существует только карьера и нажива (коррупция), а в обществе, т.е. в «земном», а не «политическом государстве» - «хоть трава не расти», есть общая закономерность современного государства.
«Для бюрократа мир есть просто объект его деятельности», просто материал, либо податливый, мягкий, либо неподатливый, жесткий. В первом случае бюрократ действует пряником, во втором - кнутом, прямым насилием, террором. В обоих случаях исключено, чтобы объект управления, т.е. все члены общества за оградой особой сферы политики, чувствовали себя и действовали как субъекты.
Для бюрократии общество есть всего лишь механизм, в котором люди лишь «винтики». Убедиться в этом не трудно. Теоретическая трудность заключается в том, чтобы понять, что не бюрократия создает механическую систему, объект управления, общество, а сама эта система создает в бюрократии свой собственный орган. Поэтому общество частных лиц, «гражданское общество» с необходимостью полагает бюрократию как свою собственную противоположность. Частичный человек дополняет себя до целого именно посредством «неба политики». А «человек - это мир человека, государство, общество». Общее в той же мере обособляется от частного, в какой частное активно обособляется от общего. Поэтому те теоретики «деформаций социализма», которые сваливают всю вину на бюрократию, на «извращения», упускают из вида главное: как и почему управляемые превращаются в покорное стадо овец, которых козел ведет на бойню. Отношения симметричны. Бюрократ говорит гражданам: «Негде жить и не на что жить? - Это ваши проблемы». А гражданин рассуждает: «Моя хата с краю. Общие дела - это ваши проблемы». «Его существование в качестве гражданина государства является существованием, лежащим вне всякой общности, которой он реально принадлежит, следовательно, чисто индивидуальным существованием». Будучи таковым, он способен только терпеть и ныть. «Подобно тому как не религия создает человека, а человек создает религию, - подобно этому не государственный строй создает народ, а народ создает государственный строй».
И последняя выдержка из всего этого текста, намечающая переход к совсем иной постановке вопроса: «В демократии (подлинной, оставшейся для молодого Маркса лишь воображаемой - Л.Н.) государственный строй, закон, само государство, поскольку оно представляет собой определенный политический строй, есть только самоопределение народа и определенное его содержание»[3]. Такими и были Советы на первом этапе существования советского государства. «Перестройка» 30-х годов уничтожила советскую власть, заменив ее партийно-государственной бюрократией. Советы призваны были камуфлировать перерождение природы государства. С этого момента и начался «застой», т.е. погашение самодеятельной социальной активности народа, которая и явилась источником исторического прорыва. Одно из первых проявлений «застоя» - события сорок первого года. Война, возродившая эту активность, но уже не на социалистической, а на патриотической основе, отсрочила «застой» на некоторое время, как бы ни показалось это парадоксальным.
В связи с этим следует сказать об известном тезисе Ленина о кухарке, управляющей государством. Сколько пошлостей и слабоумных острот было сказано и говорится по сей день: «Кухарка и...управление государством? Ха-ха!» А ведь ничего смешного тут нет. Кухарка лучше партийно-правительственного мандарина знает действительные проблемы свои и всех кухарок страны. Это - во-первых. Во-вторых, кухарка не стала бы спасать страну, объявив борьбу с пьянством и вырубая виноградники, не стала бы растить кукурузу за Полярным кругом и обгонять Америку по производству молока и мяса за два года! А без этого демократия - звук пустой. И, в-третьих, имелось в виду обучить кухарку управлять государством. Когда «кухаркины дети» превратились в бюрократов, они потеряли и здравый смысл и всякое чувство меры. «Осел останется ослом, хоть ты осыпь его звездами. Где должно действовать умом, он только хлопает ушами», т.е. языком. В сезон «звездных дождей» мы наглядно убедились в этом.
Вернемся теперь к проблеме «харизматической личности», т.е. к проблеме культа личности. Здесь тоже авгиевы конюшни предрассудков.
Пресловутая «харизма» особой личности - это социальное качество личности, присвоившей в свою исключительную собственность общую, государственную управленческую функцию. Когда все общие и не только высшие функции передаются все выше и выше, то они сходятся в одной точке. Эта точка и становится идолом. Одновременно с этой узурпацией произошло и отчуждение этой функции от граждан, от общества. Чем больше в собственности «харизматической личности» оказывалось общественных функций, прежде всего функций управления, тем меньше их оставалось на стороне общества и человека. «Простой», т.е. довольный своим образом, положением и существованием, покладистый и ни на что не претендующий человек и поклоняется «особой личности», как поклоняется пеньку первобытный фетишист. И поклоняется он не «особой личности», а своим собственным деятельным функциям и качествам, только отобранным у него и воплощенным, представленным во плоти и крови этой «особой личности». Отсюда и мистицизм, т.е. приписывание единичной личности, как таковой, волшебных свойств многочлена. Абсолютно то же самое и товарный фетишизм. Сила «харизматической личности» - это коллективная, общественная сила, отчужденная от человека и противопоставленная ему. Верующий в «харизму» этой силе и поклоняется. Поэтому абсолютно справедливо утверждение: «нет божества без убожества». Потому-то и получалось всегда одно и то же: «разоблачили» один культ, появился тут же другой - «дорогой Никита Сергеевич», «дорогой Леонид Ильич». Личности менялись и мельчали, а культ оставался, ибо культ - это культ не личности, а функции, места, «кресла».
Всего только год спустя после написания цитировавшейся выше работы, Маркс сказал: «...Лишь тогда, когда человек познает и организует свои «собственные силы» как общественные силы и потому больше не станет отделять от себя общественную силу в виде политической силы, - лишь тогда свершится человеческая эмансипация»[4]. А это уже первый тезис теории, понимающей коммунизм как «реальный гуманизм».
Особую роль в становлении реального гуманизма играет знание. Социализм и следует понимать как «общество знаний». Попытаемся соотнести этот тезис с «застоем».
Сопоставим два высказывания. Одно - первого коммуниста, другое - последнего коммуниста, находившегося у руля на излете «застоя». Первое принадлежит К.Марксу, второе - Ю.В. Андропову.
«Коммунизм есть решение загадки истории и он знает, что он есть это решение» - К.Маркс. «Мы плохо знаем общество, в котором живем» - Ю.В.Андропов. Признание ошеломляющее. Что же строили-то? Получается совсем как в известной современной сказке про Федота-стрельца: «Пойди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что». Надо ли удивляться застою общества, в котором академики говорят то же самое, что и чиновники, только после них. Административно-командная система такого рода предполагает принципиальное невежество руководства.
Везде, на всех этапах и во всех сферах насаждали один принцип: неуч учит ученого, малограмотный инструктор отдела культуры - великого писателя, двоечник - учителя. Медленно, но упорно Митрофанушка продвигался «наверх», во власть. Зачем ему знать географию, если есть ямщики. Но и ямщики тоже переродились. Им география тоже ни к чему. Батрацкое дело много ума не требует: «Куда прикажут, туда и повезу». Дело конечно вовсе не в Митрофанушках. Дело в том, что Система не любила, боялась и выдавливала, вытравляла, а то и просто уничтожала «умников». И в годы застоя, и по сей день говорили и говорят об «избыточности образования».
Разве не дурацкое это дело, когда руководящая центральная «Инстанция» предписывает, когда пахать, что, где, когда и как сеять и убирать. И это крестьянину-то! Вот и растили кукурузу за Полярным кругом, внедряли «квадратно-гнездовой» метод посадки, собирались повернуть сибирские реки на юг, развели в Приднепровье комариное царство, а в Белоруссии осушили болота, гарантировав истощение рек...Прав был Бернард Шоу: «Кто умеет - делает, кто не умеет - учит». Руководящие старцы в теоретические «святцы» никогда и не заглядывали. Научные знания им тоже были не нужны, достаточно было знания «аппаратных» законов подковерной борьбы за власть. Здесь они были настоящие мастера, а в деле управления обществом - только нажимателями кнопок. Здесь их знания недалеко ушли от взглядов чеховской девицы, полагавшей, что творог добывают из вареников. Неправда, что этих знаний вообще не было. Они были (пусть неполные), кое в чем и устаревшие, но не были востребованы. Не востребованы они и по сей день.
«Небо» политики и идеологии оказалось отчужденным от земли, т.е. от реальной жизни реальных людей. Человек стремился ускользнуть и так-таки ускользнул из механической системы, где ему была предназначена роль «винтика». «Всеобщее», «всенародное» было ему и недоступно и не интересно в силу своей отвлеченности. Механический мир ровным счетом ничего не давал ни уму, ни сердцу и очень немного желудку. Потому-то никто и не пожалел, никто не вышел на улицы с протестом, когда стало валиться сооружение «как бы социализма». Но, выпав из системы, он снова стал «маленьким человеком», хата которого с краю. И в разгар «перестройки» один известный журналист с вызовом и убежденностью сказал: Да, я обыватель. Я хочу быть обывателем, дайте мне возможность быть обывателем. Бесплотные «высокие» абстракции мне осточертели!
Был в этом резон! Устали от пустословия, от шараханий, от безволия, от бездарности, от трусости, от идиотских инициатив, от «нового мышления», от бесконечных призывов: «Больше социализма!», «Больше демократии!» - от пустозвонства, которое есть «кимвал бряцающий», звук «пустого, падающего в порожнее». Своими глазами я видел на многотысячной февральской демонстрации, когда «перестройка» уже агонизировала, плакат на двух палочках: «КПСС, мы устали от тебя!» Когда всеобщее никак не связано с индивидуальным, когда «общее дело» не является одновременно «личным, эгоистическим делом», как писал Ленин, когда это всеобщее оказывается пустышкой, фикцией, «как бы» делом, ожидать возрождения глупо. Вот и наступил «застой», а затем и рухнула вся механическая система.
Коммунизм есть решение загадки истории. Так в чем состоит «загадка» и в чем «решение»?
Загадка в том, что общественное бытие людей никогда не было предметом их сознания и деятельности. Общественные взаимосвязи, взаимосвязи целого складывались стихийно, у них за спиной. Каждый в своем индивидуальном труде, в своей частной деятельности, работая на своей грядке, действовал разумно и целесообразно, преследуя свои частные цели и наперед зная, что он должен в результате получить и как этот результат получить. Здесь результат в образе цели всегда предшествует процессу. Самый плохой архитектор отличается от самой хорошей пчелы тем, что прежде чем построить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове (Маркс). («Архитекторы перестройки» ничего в своей голове не строили). Стало быть, без знаний разумная деятельность невозможна. Но вот совокупные общественные результаты индивидуальных разобщенных действий редко когда совпадали с целями. В результате выходило как раз наоборот - хотели одно, а получали противоположное. Отсюда и вечная неудовлетворенность сущим, и мечты о «царствии Божьем», и утопии. Здесь концы сходились с концами.
Добавим, что в своем индивидуальном труде нормальный человек никогда не действует «от достигнутого». Знание предшествует труду. В этом назидательный смысл старой притчи о кузнеце-неумехе: начал выковывать лемех - пережег металл, стал ковать топор - опять пережег, стал ковать нож - материала осталось только на шило, стал ковать шило - вышел «пшик». А вот в период «застоя» и «перестройки» политическое руководство действовало без знаний, без плана, именно «от достигнутого», как этот кузнец-неумеха.
Расхождение цели и общественного результата и есть «загадка истории». Было непонятно, почему же всегда так получается, что разумное действие рождает абсурд? А потому, что сознательным было лишь частное действие, общее регулировалось стихийно.
«Решение загадки истории» - это возникновение нового типа деятельности, такой, когда само общественное бытие людей оказывается предметом их деятельности, а сами они общественными деятелями. А это возможно только тогда, когда они сообща владеют научными знаниями, знаниями законов общественного бытия, и эти знания предшествуют их общественной деятельности. Поэтому и социализм возможен только как «общество знаний».
Предметом такой деятельности должны стать все разнообразие и вся совокупность общественных отношений. В процессе же инволюции социализма все разнообразие общественных отношений было сведено к одному отношению - к отношению управленческому, к отношению руководителя и исполнителя, проще говоря - начальника и подчиненного. В самом крохотном городишке на центральной площади непременно возводилось некое сооружение, взобравшись на которое «руководящие работники», начальники принимали парад подчиненных. Акция, когда-то имевшая разумный социальный и политический смысл, выродилась в чудовищную по своему смыслу процедуру изъявления взаимной любви чиновника и горожан, демонстрирующих свою покорность и преданность начальству. Такое не могло присниться даже Гоголю. - Апофеоз бюрократического вырождения. Как же не быть тут застою?
В заключение несколько слов об идеях и идеологии. Тот псевдосоциализм, который рухнул под занавес застоя и перестройки, оказался фикцией. Так может быть и социалистическая идея, которой приносили в жертву и свои и чужие жизни, это тоже фикция, полезная и мобилизующая в начале пути и бесполезная и пустая в его конце. Может быть и застой это исчерпание мобилизационного потенциала идей?
Здесь тоже требуется серьезный разговор. Идеи сами по себе не способны быть идолами и требовать жертв. Жертвы требует идеология, превращающая идеи в некие самостоятельные существа, господствующие над людьми, то лучезарные, то кровожадные. Напомним, что сама коммунистическая идея родилась в ходе критики идеологии как таковой, «немецкой идеологии», чему её молодые творцы посвятили один из своих первых совместных трудов. В результате этой критики был добыт один чрезвычайной важности теоретический результат. Существо его, коротко говоря, состоит в следующем.
Во-первых, всякая идеология есть ложное сознание, перевернутое вверх ногами, как в камере-обскуре, отображение действительности. Во всякой идеологии мир оказывается поставленным на голову. Официальная советская идеология - не исключение.
Во-вторых, всякая идеология - это не просто «превратное миросозерцание превратного мира». Она непременно предполагает элемент насилия над мыслями, чувствами, поступками людей, доминирование абстракций над ними, подчинение конкретной реальной жизни отвлеченному и бесплотному миру идей, то есть господство идей.
В-третьих, - главное: господство идей над людьми - это «превращенная», т.е. искаженная форма господства над людьми продуктов их собственной деятельности, созданных ими самими общественных отношений. Их рабами и становятся люди, причем как на экономическом и политическом «верху», так и «внизу».
Отсюда следует, что жертв требуют не идеи, а люди, господствующие в системе общественных отношений и сама эта система, обосновывающая и оправдывающая себя посредством идей, т.е. неких якобы универсальных, всеобщих истин, являющихся в действительности истинами особенными, частными, классовыми, корпоративными, лишь облекаемыми в форму «общечеловеческих ценностей». Подлинно разумные, гуманистические идеи не нуждаются в господстве, принуждении, вдалбливании в головы людей, ибо они - мысли и чувства самих людей, субъектов, неотделимые от них самих. Вот почему такие идеи - это «узы, освободиться от которых нельзя, не разорвав своего сердца» (Маркс). Такого рода идеи - выражение живой потребности человека в другом человеке не как средстве, а как цели и отношения к самому себе как представителю рода человеческого.
В идеологиях же куются искусственные, внешние, механические «узы», извне налагаемые на человека, взнуздывающие его мысли и чувства, прокладывающие для них колею. Такие идеи ровным счетом ничего не дают ни уму, ни сердцу. И освободиться от них легче легкого. Потому-то мы не знаем ни одного из бывших марксистов и «как бы» коммунистов, которые, освобождаясь от коммунистических идей, разорвали бы свое сердце. Одну узду они с легкостью поменяли на другую.
Подлинный коллективизм нуждается не в узде, а во взаимной потребности «молекул» друг в друге. Это - солидарность. Когда внешние скрепы лопнули, «молекулы» разбежались. Поэтому «молекулярный хаос» ждал своего часа уже внутри «застоя». Если в «рыночной» системе вытравлено «наше», то в механической - «мое».
Общий вывод из всего выше сказанного один: «застой*» не опровержение, а подтверждение* правоты социалистической идеи.