Основополагающая ложь

2022-05-02 Марек Загаевский, перевод: т. Дмитрий (сообщество Заря) (Марек Загаевский)

Источник https://smp.edu.pl/klamstwo-zalozycielskie/

12 сентября 2021 в раздел «История» написал Марек Загаевский

Пролегомены. Падение коммунизма

В редакционном опросе Вопрос недели в «Przeglądzie»^[1] (13-19.08.2018) читателей спрашивали: «В какие суеверия верят поляки?». Алексей Вуйтович (Aleksy Wójtowicz) ответил лаконично: «Что в ПНР был коммунизм, который был свергнут Каролем Войтылой^[2] (Karol Wojtyła)». Утверждения, содержащиеся в этой формуле, естественно, двусмысленны. Во-первых, г-н Вуйтович может считать, что «в ПНР не было коммунизма», и поэтому нечего было «свергать». Во-вторых, можно рассмотреть, в какой степени Кароль Войтыла участвовал в свержении «коммунизма», который действительно имел место в Польше.

Кстати, следует добавить, что деятельность Ватикана, курий, приходов^[3] и <католических> орденов в борьбе с властями ПНР хорошо документирована и описана, особенно в контексте иностранной помощи, например, со стороны ЦРУ или израильской разведки (См. Peter Schweizer, Victory czyli zwycięstwo. Tajna historia świata lat osiemdziesiątych. CIA i „Solidarność", пер. Igor Łapiński, Warszawa 1994.^[4]). Очевидно, что влияние духовенства на происходящие события было крайне ограниченным, в том числе из-за его контроля со стороны разветвлённой агентуры польских <государственных > служб.

В любом случае, читатель «Przeglądu» ошибётся, полагая, что мнение, провозглашающее свержение коммунизма в Польше Войтылой, является откровенно ложным, а сторонники этого мнения, очевидно, как обычно уважающие себя лжецы и мифоманы, знают правду и прекрасно понимают, что никакого коммунизма в нашей стране, а возможно, и в мире, до сих пор не было.

При сборе документов <о том времени> нельзя не упомянуть впечатляющее заявление актрисы Йоанны Щепковской (Joanny Szczepkowskiej), которая 28 октября 1989 года объявила в «Dziennik Telewizyjny», что «4 июня 1989 года в Польше закончился коммунизм», что для многих телезрителей стало своего рода откровением, если учесть, что только тогда они узнали, что десятилетиями жили при коммунизме. Достоверность признания Щепковской была тем выше, что её отец Анджей Щепковский был не только одним из самых выдающихся актёров коммунистической эпохи, но и ведущим оппозиционером, что не обязательно должно было быть известно широкой аудитории.

Тут поэтому есть определённая двусмысленность судьбы, которая так своеобразно распорядилась, что для значительной части наших граждан в Польше «коммунизм» начался в 1989 году вместе с объявлением о его метафорическом крахе; и таким он для них и остался. В этом контексте стоит понимать, что термин «коммунизм» имеет весьма недавнее происхождение в польских медиа, науке и политике, возводящееся лишь к началу 1990-х годов, и связан, в том числе, с ловкой подменой слова «красный», использовавшегося в оппозиции 1980-х годов (до войны «большевик») на «коммуниста» а впоследствии и «посткоммуниста». Создаётся впечатление, что учащение использования лозунга «коммунизм» и его производных в политических полемиках, которые обязательны для публичной речи, пропорционально <прошедшему> времени: чем дальше от ПНР, тем больше коммунизма и его отрицания.

Нужно напомнить, что когда в 2009 году, в связи с 70-летием начала Второй мировой войны, антикоммунистический пыл среди политиков, священников и журналистов закономерно усилился, Лех Качиньский (Lech Kaczyński) не присоединился к группе разоблачителей коммунизма. Следует также напомнить, что в знаменательной речи на Вестерплатте (Westerplatte) в сентябрьскую годовщину, отвечая на заданный ему ключевой вопрос об истоках катынского преступления, тогдашний президент Польши заявил: «Можно сказать, что это коммунизм. Нет, в данном случае это не коммунизм, а шовинизм». А в качестве причины Второй мировой войны он указал на тоталитаризм и шовинизм, а также империалистическую политику, предостерегая в то же время от неоимпериализма, подразумевая российский, поскольку американский в то время пользовался его твёрдой поддержкой.

Стоит сравнить, насколько по-разному выразились председатели польских и немецких епископатов, утверждая в своём Заявлении^[5] (25 августа 2009 года), что жителям ГДР пришлось примириться с «советской властью и коммунистическим общественным устройством, в то время как поляки «оказались на грани гуманитарной катастрофы в результате краха коммунистической экономической системы в 1980 году». Однако руководители костёлов по обе стороны Одры не смогли объяснить, в чём заключался «коммунистический» характер экономической системы ПНР, поскольку она основывалась на обширном частном крестьянском хозяйстве и на относительно развитых частных ремёслах, что, как известно, совершенно не совместимо с коммунизмом.

Ещё острее прозвучало заявление почти 140 немецких интеллектуалов в связи с пактом Молотова-Риббентропа (опубликованное 21 августа 2009 года). Ссылаясь на «коммунизм» в его политическом значении, они основали свой документ на формулах о «сумерках коммунистических диктатур в Центральной и Восточной Европе», четырёх десятилетиях «коммунистического порабощения», а также о «коммунистических режимах» и «коммунистических диктаторах», и, наконец, о «коммунистической системе». Инициаторами заявления оказались Марианна Биртлер (Marianne Birthler), глава бюро «Штази» и фонда исследований диктатуры в ГДР, и философ Вольфганг Темплин (Wolfgang Templin), бывший восточногерманский диссидент. Возникает впечатление, что неоспоримая уместность употребления таких терминов, как «диктатура» или «деспотический режим», хотя «тоталитаризм» уже не так очевиден, значительно облегчила введение в общественный оборот чрезвычайно полезного выражения «коммунистическое правительство».

Ясно, что в последовательном рассмотрении бесклассового коммунистического общества, без частной собственности на средства производства, нет экономической основы для любого вида правительства, и уж точно деспотического или даже демократического, поскольку государство не выступает в нём органом организованного институционального насилия. Одним словом, в классической традиции Маркса и Энгельса, нельзя осмысленно рассуждать о «коммунистическом правительстве», но можно о том, что «видно, слышно и чувствуется», как и подобает свободным людям в свободной стране. В то время как на идеологическом фронте и в пропаганде «коммунизм», в качестве орудия ослепляющей агитационной «молотилки» («цепа») для механической трепанации человеческих мозгов, оказался очень полезным инструментом. Как и всему хорошему в последнее время, этим трюком мы также обязаны нашим надёжным американским союзникам, которые на протяжении десятилетий очень умело использовали антикоммунистическую риторику в своих, причём не только внутренних, целях. Нетрудно понять, что вместе с контингентом американских войск, вооружением, сжиженным газом и многими другими бесценными подарками, пусть и без виз, мы десятилетия назад получили в комплекте усиленную дозу антикоммунистической идеологии и бесценную команду экспертов-строителей капитализма. Удивительно, как наша маленькая страна это выдерживает.

В любом случае, достижения так называемой команды «Солидарности» после успеха Круглого стола и парламентских выборов позволили заслуженно объявить о полной политической победе, увенчавшейся обретением государственной власти правительством Тадеуша Мазовецкого (Tadeusza Mazowieckiego). Наконец, «формирование первого некоммунистического правительства после окончания Второй мировой войны» было завершено, как триумфально провозгласил участник событий Анджей Велёвейский (Andrzej Wielowieyski) (Losowi na przekór, Warszawa 2015, s. 423^[6]) и его аколиты^[7], а их мнение не было исключительным в этом отношении.

Несмотря на свою несомненную красоту, эта формула имеет один фундаментальный недостаток - она ложная, причём вдвойне. Следует напомнить, что, во-первых, после Второй мировой войны в Польше существовало правительство во главе с премьер-министром Эдвардом Осубкой-Моравским (Edwarda Osóbki-Morawskiego) из Польской социалистической партии при участии вице-премьера Станислава Миколайчика (Stanisława Mikołajczyka), представителя Польской народной партии (Polskiego Stronnictwa Ludowego), который до этого был премьер-министром лондонского правительства в изгнании, подозрение которого в каких-либо коммунистических симпатиях, согласно объяснениям от ИПН^[8], было бы равносильно оскорблению памяти погибших. Для полноты картины добавим, что правительство Осубки-Моравского носило типично коалиционный характер и состояло из семи представителей Польской рабочей партии, шести - Польской социалистической партии, по три - Народной партии и Народной партии «Roch», двух - Демократической партии, а также пользовалось поддержкой Партии труда. Приняв присягу 28 июня 1945 года, оно оставалось у власти примерно до 6 февраля 1947 года. Следует добавить, что это правительство вскоре было признано многочисленными мировыми державами и рядом других стран.

Во-вторых, правительство Тадеуша Мазовецкого, принесшее присягу 12 сентября 1989 года, также носило коалиционный характер и состояло из четырёх членов Польской объединённой рабочей партии, трёх членов Объединенной народной партии, двух членов Демократической партии, одного независимого министра (Скубишевского (Skubiszewski)) и двенадцати представителей «Солидарности», включая таких нетипичных <для профсоюза>, как Лешек Бальцерович (Leszek Balcerowicz), Яцек Куронь (Jacek Kuroń) (который, как утверждалось, не мог быть членом профсоюзов, поскольку никогда не работал на полную ставку), или Яцек Амброзяк (Jacek Ambroziak) - юридический советник епископата, не говоря уже о ряде других весьма своеобразных персонажей в списке членов правительства.

Подводя итог, правительство Тадеуша Мазовецкого, в силу его состава и исторических предпосылок, нельзя было назвать «некоммунистическим правительством», тем более его первым вариантом после Второй мировой войны. Можно только удивляться, как в нашей стране элита политиков из разных лагерей - премьер-министр, президент, маршалы Сейма и Сената, министры, депутаты и сенаторы, ряд других влиятельных людей, зачастую хорошо образованных профессиональных историков, безнаказанно лгут беспомощному обществу, претендуя на представление его мнения.

Хуже того, мы имеем почти лавину публикаций в массовой прессе, теле- и радиопередач, школьных учебников, политических мемуаров и так называемых специалистов с политическим уклоном, которые на самом деле занимаются исторической пропагандой, создавая удобную картину событий и кормя людей очевидной и легко опровергаемой ложью. Не лишним будет напомнить, что многие из них морально обязаны говорить правду и ничего кроме правды, как в случае с Анджеем Велёвейским, ведущим представителем католических и землевладельческих кругов, который был процитирован выше.

В целом, власть заставляет нас жить в атмосфере испарений двойной основополагающей лжи, на которой строится идеология нового общественного строя, который, по-видимому, был принят обществом, хотя и не без последствий, о чём свидетельствует его тревожно-травмирующее поведение. Несмотря на вышесказанное, вопиющее отсутствие логики в формуле «некоммунистическое правительство» не должно ускользнуть от внимания читателя, если учесть, что такого рода определение через отрицание так же бессмысленно, как писать о не-столе, когда не знаешь, о чём идет речь, когда на самом деле речь идёт, например, о стуле и так далее. Обычно за таким понятийным камуфляжем в отношении той или иной политической характеристики скрываются нечистые намерения, хотя честнее было бы прямо заявить, на какого вида систему или правительство мы рассчитываем.

Короче говоря, если «некоммунистическое правительство», то какое именно; нужно, чтобы оно было правильно описано в позитивных терминах. И, как мы знаем, вскоре выяснилось, что наши бравые защитники «достоинства трудящегося человека», вскоре после прихода к власти под знаменем рыночной, то есть «нормальной», экономики в «командно-контрольном» режиме внедрили экономические механизмы, взятые живьём из капитализма XIX века с присущими ему эксплуатацией, безработицей, бедностью и бездомностью. Даже известный левый Кароль Модзелевский (Karol Modzelewski), популярный и многолетний борец за дело рабочих, который, однако, не пользовался симпатией Мазовецкого, был обманут таким образом. Оказалось, что мечта о свободе при «некоммунистическом правительстве» на практике означала буржуазное правительство, которое не могло быть воплощено в жизнь без соответствующего «промывания мозгов обществу».

Следует добавить, что подобно тому, как формула «некоммунистического правительства» не выдержала столкновения с практикой, аналогичная участь постигла и противоречивую на первый взгляд игру слов «коммунистическое правительство». Например, раздувшаяся жилищная проблема, ставшая предметом обсуждения пятого пленума ЦК Польской объединенной рабочей партии (10-11 мая 1972 года), начала решаться под руководством команды Герека путём ликвидации государственного жилищного строительства и одновременной массовой продажи государственного и кооперативного жилищного фонда в частную собственность, в том числе за конвертируемую валюту, при одновременной решительной поддержке частного односемейного строительства. Эти, как можно видеть, типично «коммунистические методы» решения хозяйственных проблем, в данном случае жилищных, способствовали проникновению на пленум абсурдного мнения, что при коммунизме каждый будет частным домовладельцем. Интересно, что активисты так называемой коммунистической партии, руководствующейся в своём уставе «марксизмом-ленинизмом», не соизволили отметить, что ровно за сто лет до этого некий Фридрих Энгельс в интересной публикации под названием «О жилищном вопросе» подверг уничтожающей критике подобные идеи, которые в его время квалифицировались как «мелкобуржуазный социализм», самый далёкий от коммунизма.

Марек Брикс (Marek Bryx), герековский глашатай политики тотального обобществления жилья, среди прочих на страницах партийного теоретического органа «Nowe drogi»^[9], только спустя несколько десятилетий неудач партийной жилищной политики, в начале этого века отошёл от своей ошибочной позиции по этому вопросу. В результате он стал выразителем лозунга о гражданском праве на «крышу над головой», имеющего явно социалистическое происхождение, вместо частной собственности на жильё. В качестве приложения к этому вопросу следует добавить, что в развитом капитализме европейского типа, в соответствии со сложившейся годами тенденцией, квартиры и дома, сдаваемые в аренду, занимают доминирующее положение в политике управления жилищным фондом. Излишне добавлять, что наш герой сделал блестящую карьеру на волне политических преобразований.

Цензурирование цензуры

Проблема функционирования цензуры, одного из столпов власти, была одним из её больных мест в контактах с миром медиа и особенно обострилась с появлением «второго тиража»^[10] «подпольной» прессы. Показательно, что полковник Владислав Куца (Władysław Kuca), начальник III отдела воеводского комитета гражданской милиции в Гданьске (курировавший, в частности, прессу и «Солидарность»), во время первого всепольского съезда легальной «Солидарности» в сентябре 1981 года в зале Оливия, интересовался главным образом «Послание**м к трудящимся Восточной Европы», а сразу после него, в списке своих приоритетов, поместил «выступления делегатов, требующих отмены цензуры» (Bożena Aksamit, Piotr Głuchowski, Uzurpator. Podwójne życie prałata Jankowskiego, Warszawa 2019, s. 108^[11]), которые, однако, остались без ясного ответа со стороны наших оппозиционных «свободовцев».

Только восемь лет спустя, на Круглом столе, наименее ожидаемым образом, вопрос об отмене цензуры снова стал достоянием общественности, но это уже совсем отдельная удивительная история, о которой красочно и достоверно рассказывает Юлиан Бартош (Julian Bartosz), в 1980-х годах главный редактор уничтоженного местными властями вроцлавского еженедельника «Sprawy i Ludzie»^[12] и активный участник событий, о которых он рассказывает ниже.

Вспоминая ряд эпизодов из своей долгой борьбы с цензурой как в качестве рядового журналиста, которого неоднократно увольняли из различных редакций, так и много раз в качестве главного редактора, Юлиан Бартош, ныне заслуженный пенсионер от прессы, вспоминает этот эпизод круглого стола много лет спустя. «Позвольте мне сказать об этом очень коротко. Будучи одним из неформальных общественных советников Альфреда Мёдовича^[13] (Alfreda Miodowicza), я иногда писал тексты, которые позже были опубликованы под его именем или озвучены им самим. Так было и с текстом, с которым Мёдович должен был выступить на открытии переговоров за Круглым столом. Хотя официально это должны были делать люди, делегированные для решения этих вопросов и участвовавшие в Магдаленке^[14] в подготовке к обсуждениям, их писанина была лишь для отвода глаз. Мёдович доверил написание этой речи группе людей, в которую входили авторы из круга «Spraw i Ludzi» - Вацлав Мартынюк (Wacław Martyniuk), Марек Загаевский (Marek Zagajewski), Леон Подкаминер (Leon Podkaminer) и я. Мы писали в частной квартире в городе. Я храню черновой вариант речи в своём архиве по сей день. Характерно, что Мёдович хотел, чтобы я прочитал ему свой нацарапанный текст в углу за его кабинетом. Я прочитал его дважды, потому что якобы делал это слишком быстро. Правда, похоже, заключалась в том, что этот угол прослушивался непосредственно генералом. Мёдович объявил о своём положительном решении только на следующий день. Он хотел дождаться отмашки^[15] самого «начальника начальников». В текст я включил требование об отмене цензуры, написав, что рабочий класс больше всего заинтересован в демократии, поэтому свобода прессы, а значит, и отмена цензуры - в его интересах. Мёдович был очень рад выйти с чем-то на Круглый стол. Выступая с речью на первом заседании, он удивил всех, в том числе и так называемую общественную сторону, то есть «Солидарность». Сидя за столом для прессы, я повторил это требование, что зафиксировано в имеющемся у меня протоколе. Хотя это было своего рода повторением, участники побочного стола также не скрывали своего удивления, поскольку сами они в то время не выдвигали такого требования, выступая лишь за ограничение этого уродливого института.

А потом пришла свобода, и я, как говорится homo sovieticus, писавший статью в своей газете, в страхе задавался вопросом: «А позволят ли мне?». В этом контексте стоит отметить информацию, предоставленную после 1989 года Ивоной Зелиньской (Iwonę Zielińską) во вроцлавской «Gazecie Robotniczej», о том, что, согласно цензурным данным, количество вмешательств в тексты «Spraw i Ludzi» в 1982-1990 годах было вдвое больше, чем количество вмешательств во все издания Вроцлава и Нижней Силезии вместе взятые. Оно превышало 3000 (Julian Bartosz, Ostatnie zapiski zgryźliwego dogmatyka, Wrocław 2009, s. 38-39^[16]).

Бесспорно, что Юлиан Бартош был автором всей речи Мёдовича, а любезно упомянутые люди, участвовавшие в работе над текстом для главы OPZZ, играли роль максимум верных консультантов, не исключая и автора этой статьи; кстати, именно так охотно работал наш высоко ценимый и любимый Редактор.

Удивляет, однако, пассивное отношение к отмене цензуры участников побочного стола прессы, на котором заседали такие авторитеты независимой журналистики, как Казимеж Дзевановский (Kazimierz Dziewanowski), Янина Янковская (Janina Jankowska), Зигмунт Калужиньский (Zygmunt Kałużyński), Марцин Круль (Marcin Król), Тадеуш Мазовецкий (Tadeusz Mazowiecki), Кшиштоф Т. Тоеплиц (Krzysztof T. Toeplitz), Ежи Урбан (Jerzy Urban), Мацей Шумовский (Maciej Szumowski) или сам Адам Михник (Adam Michnik). В результате рождается, конечно, весьма спорное мнение, что нашим медийным «свободовцам» на самом деле не мешала цензура, но они могли опасаться, что после её снятия будет гораздо сложнее идейно конкурировать на медийном рынке. В любом случае, с тех пор ни один участник Круглого стола публично не объяснил своё поведение, когда фактически имелись достаточные условия для того, чтобы одним решением отменить цензуру. Как бы то ни было, такое решение вскоре было утверждено Договорным сеймом в законе от 11 апреля 1990 года.

В этом контексте стоит отметить явно критическую реакцию Бронислава Геремека (Bronisława Geremka) на требование Мёдовича об отмене цензуры, высказанное на открытии «Круглого стола». Вечером того же дня Геремек после дискуссий встретился с журналистами, в основном иностранными, чтобы провести импровизированную пресс-конференцию, использовав площади Европейского отеля, который расположен почти напротив центра событий - Дворца Наместника. Геремек резко атаковал Мёдовича, расценив требование отменить цензуру как провокацию против соглашения между властями и оппозицией.

В ответ на заявление Геремека, Карлос Гонсалес Техера (Carlos Gonzalez Tejera), сотрудник агентства «Prensa Latina»^[17], присутствовавший на конференции, спросил, почему демократы что-то имеют против отмены цензуры? Геремек ответил, что в нашей прессе отмена превентивной цензуры создала бы ситуацию, в которой уже опубликованные материалы могут быть оспорены, и даже в случае небольшой ошибки возникнет риск судебных исков, конфискации публикаций и больших финансовых штрафов. В результате возникнет угроза крупных потерь и серьёзный риск значительного экономического ослабления оппозиции.

В своём ответе Карлос выразил удивление и недоумение по поводу защиты цензуры, поскольку сам он был воспитан в культе требований Великой французской революции и вытекающего из неё левого демократического этоса, в котором цензура считалась противоречащей природе.

Мёдович (OPZZ) подробно вспоминает обстоятельства своего появления по порядку в качестве третьего докладчика после Чеслава Кищака (Czesławie Kiszczaku) (Правительство) и Леха Валенсы (Lechu Wałęsie) (NSZZ Solidarność / Независимый профессиональный союз «Солидарность» на открывающем заседании Круглого стола. «Моё выступление на открытии Круглого стола вызвало удивление. Оно ни с кем не согласовывалось, создавалось в небольшой команде, в полной тайне. Я зашёл очень далеко в своих требованиях - даже для мечтаний оппозиционеров. Но наши требования были последовательны - сначала политический плюрализм, затем плюрализм профсоюзов. Я требовал: полностью свободных, недоговорных ближайших парламентских выборов, немедленной отмены всякой цензуры высказываний и публикаций и создания самоуправляемой парламентской палаты вместо сената.

Читая текст, я видел реакцию сидящего напротив Адама Михника, который не мог сдерживать свои чувства. Он аж приподнял ноги в восторженном одобрении. С другой стороны, Валенса подошел ко мне во время перерыва, пожал мне руку и сказал: «Ну, пан Мёдович, если у нас здесь ничего не получится, я буду отправлять вам посылки в тюрьму. Можете рассчитывать на меня!».

Я ответил: «Я очень рад, потому что у вас есть опыт и знания в криминальных вопросах».

Вскоре после открытия «стола» генерал Ярузельский (Jaruzelski) пригласил руководство OPZZ и нашу делегацию на встречу в ЦК, чтобы, как он выразился, «засыпать рвы, вырытые между нами». В своём выступлении он сказал, что, возможно, мы зашли слишком далеко, потому что даже Михник не требовал свободных выборов - они все изначально согласились на договорные выборы. Даже Куронь не требовал отмены цензуры. «Откуда у вас такой радикализм?» Палата самоуправления вызвала меньше эмоций - они договорились ранее о сенате.

Именно тогда Мечислав Раковский (Mieczysław Rakowski) напал на нас. Он утверждал, что профсоюзы должны быть более изобретательными, что речь идёт не об впечатляющих людей интересах партии, а о действительности и будущем Польши. Даже СССР меняется - перестройка, гласность. «Солидарность» не должна быть низведена на второстепенную роль, потому что, возможно, скоро даже товарищ Горбачёв захочет с ней поговорить. «А вы, товарищ Альфред, смóтрите только на свой собственный задний двор - всё, чего вы хотите, это остаться и продолжать существовать. А у партии другое мнение - я стою во главе правительства и не допущу отмены цензуры. Вы уже однажды показали Валенсу (Wałęsę) по телевидению без согласия правительства, и слишком уж ускорили дела». (Alfred Miodowicz, Zadymiarz, spisał Ryszard Naleszkiewicz, Warszawa 1993, s. 132-133).

Другая акция наших «демократов» связана с окончанием переговоров за Круглым столом, которым предшествовал спор об индексации, поскольку OPZZ не подписала протокол экономического стола, считая, что «согласованная форма индексации представляет собой петлю для правительства, ликвидирует возможности любых реформ и, более того, углубляет различия между наименее и наиболее высоко зарабатывающими, нанося ущерб самым бедным». [...] Мы требовали не индексации равной для всех, а дающей больше всего беднейшим. [...] Мы утверждали, что гарантированная бюджетом индексация - это бомба, заложенная под правительство, потому что самые плохие компании будут получать деньги от государства.

[...] Обе стороны стали открыто игнорировать нас, когда мы не подписали протокол экономического стола. Произошёл беспрецедентный альянс: коалиционное правительство и оппозиционная партия «Солидарность» в равной степени выразили свою неприязнь к OPZZ.

Кульминация наступила после несогласованного с нами изменения порядка выступлений в конце Круглого стола. Мы вдруг узнали, что моё выступление вместо третьего, перед перерывом, в лучшее телевизионное время - переносится на пятое или шестое место после перерыва. [...]

Мы решили стоять на своём. Либо сохраняется порядок, установленный с самого начала, - я выступаю третий, до перерыва, - либо мы вообще не подписываем договор Круглого стола и вся делегация не приезжает на закрытие. А Польша это видит. [...]

Началась ссора.

Полный состав Исполнительного комитета OPZZ с тревогой ожидает на улице Коперника.

Наша делегация прибывает в Дворец наместников с пятиминутным опозданием [...], чтобы дать возможность Кищаку - председателю собрания - передать наши возражения и последнее условие оппозиционно-солидарной^[18] стороне.

Ко мне подходит Кищак и представляет новый порядок выступлений. Я не согласен с этим. Я предлагаю тот же порядок, что и при первом заседании «стола» - то есть третий голос.

• Согласия на это нет.

Предлагаю сделать перерыв для переговоров. Наша позиция - у нас есть решение Исполнительного комитета - не может измениться. Так начался раздрай.

За кулисами меня встретила команда «Солидарности» с Митеком Гилем (Mietkiem Gilem), который предложил подписать протокол «экономического стола». При этом условии мне будет позволено выступить третьим.

Взятка была вкусной, но горькой. Я не люблю горечь, поэтому отказался как от своеобразного шантажа против нас.

Я был прав. «Солидарность» отступила. Геремек выразил публичное сожаление по поводу «препятствий» со стороны OPZZ, но руководствуясь «соображениями Польши» - оппозиция уступает. Мы восстановили положенную очерёдность выступлений, но всё равно не подписали «экономический стол».

Договор был подписан. В том числе нами. Во дворце, где был подписан третий раздел Польши...^[19] (Alfred Miodowicz, Zadymiarz, spisał Ryszard Naleszkiewicz, Warszawa 1993, s. 134-136^[20]).

Несколько иначе представляет «Круглый стол» пара историков Дарья и Томаш Наленчей (Darii i Tomasza Nałęczów), придерживающихся специфических левых взглядов. О первом пленарном заседании они вообще не сообщают, что автоматически убирает поля зрения вопрос о ликвидации цензуры в изложении Мёдовича. С другой стороны, описание второй и последней встречи начинается с представления «инцидента, спровоцированного Мёдовичем. Он потребовал выступить после Валенсы, хотя по ранее согласованному сценарию он находился дальше по списку. В случае отказа он угрожал прервать переговоры. Разразился скандал, потому что о ссоре сообщали в прямом эфире по телевидению, и зрители впервые видели такую сенсацию. Обратились к Ярузельскому. Он убеждал Мёдовича одуматься, но безрезультатно. Лидеры «Солидарности» также упёрлись, впервые не поддавшись на уговоры священнослужителей, сопровождавших процесс. А поскольку Ярузельский не хотел заканчивать переговоры без участия Мёдовича и OPZZ, казалось, что от Круглого стола останутся только щепки.

[...] Перерыв, длившийся уже почти три часа, закончился, и когда заседание возобновилось, Геремек заявил, что «Солидарность» подверглась неприемлемому шантажу, но в интересах государства уступает. Переговоры за Круглым столом закончились благополучно». (Daria i Tomasz Nałęcz, Czas przełomu. 1989-1990, Warszawa 2019, s. 52^[21]).

Авторский коллектив Наленчей, как видим, беззастенчиво принял точку зрения Геремека при описании хода событий Круглого стола. OPZZ вместе со своим лидером были окружены единым фронтом партийных «демократов» и «Солидарности» под церковным зонтиком. Оказалось, что на открытии Круглого стола Мёдович мог появиться как представитель «третьей силы», после Кищака и Валенсы, но не в конце дебатов; это выступление должно было быть произвольно отброшено. По этому случаю организаторы заключительного заседания подготовили элегантный эшафот для главы OPZZ по ложному обвинению в «провокации». Между тем, бросается в глаза, что роль «провокаторов» взяла на себя команда Геремека, назначившая дату массовой казни OPZZ по окончании переговоров за Круглым столом и одновременно потребовавшая головы «режимных» профсоюзных деятелей, которые, к тому же, сами должны были положить их под топор. Внимательные наблюдатели происходящих событий, однако, не без труда заметили смену ролей в профсоюзной сфере, где «Солидарность» бодрыми темпами, за счёт OPZZ, переместилась от оппозиционных викариев и ризниц в «залы власти» режима. Этот новый системный порядок нужно было только санкционировать со временем, и в результате добиться статуса «ведущей роли» для широко задуманной «Солидарности» под патронажем ещё более могущественной, чем прежде, Церкви.

Знаменательно, что OPZZ привела к свержению правительства Месснера 19 сентября 1988 года, которому за год до этого не удалось осуществить «второй этап хозяйственной реформы», на что профсоюзы, в свою очередь, ответили собственной хозяйственной программой под названием «Альтернатива». Спустя пять лет Мёдович дал такую краткую оценку программе: «Мы не отвергали социализм как сущность экономической идеи, и я не считаю нужным постоянно отвергать эту идею. У Швеции он всё-таки был, и хорошо работал». (Alfred Miodowicz, Zadymiarz, spisał Ryszard Naleszkiewicz, Warszawa 1993, s. 101). К сожалению, это был приговор и профсоюзным активистам, о чём свидетельствует приостановка цензурой печати «Альтернативы» в собственном издательстве OPZZ. Следует напомнить, что с самого начала «трансформации», как говорят сегодня, шведская модель лежала «на столе» и последовательно отвергалась сменявшими друг друга руководящими командами. Однако экономическая свобода американского типа^[22] под знаменем «так называемой рыночной экономики» легко победила частично Народную Польшу, фактически ликвидировав мимоходом профсоюзное движение. Ярким примером такой ситуации является жилищная политика, которая хорошо откормила лобби застройщиков и банков. Как видно из этого, «основополагающая ложь» вскоре стала массово «ксерокопироваться» и охватила практически все сферы нашей жизни, не исключая здравоохранение и образование, и особенно средства массовой информации.

Следует ещё раз напомнить, что реальный государственный капитализм, существовавший в нашей стране с 1940-х годов под флагом социализма, был насильственно приватизирован под прикрытием государственных структур периода чрезвычайного положения в процессе трансформации собственности. Конечно, как вскоре выяснилось, такая характеристика эпохи Польской якобы Народной Республики не отвечает понятным интересам приверженцев идеологии «основополагающей лжи».

---

1. Дословно: «Обозрение» - Пер. ↩︎

2. Представитель польских клерикальных кругов, избранный главой Католической церкви под именем Иоанна-Павла II - Пер. ↩︎

3. Дословно «пресвитерий» - Пер ↩︎

4. Петер Швейцер, Victory или победа. Тайная история мира 80-х годов. ЦРУ и «Солидарность». Перевод на польски Игоря Лапиньского, Варшава 1994 г. - Пер. ↩︎

5. Документ получил достаточно большую известность и потому упомянут как имя собственное - Пер. ↩︎

6. Судьбе наперекор, Варшава, 2015 г. - Пер. ↩︎

7. Аколит (дословно: неразлучный спутник, помощник) - первоначально малый чин духовенства - помощник епископа или пресвитера, а впоследствии церковнослужитель-мирянин в Римско-католической церкви, который выполняет определённое литургическое служение. Аналогичны алтарникам в православных Церквах. ↩︎

8. Польская идеологическая институция с элементами прокурорских и цензурных функций. ИПН - Институт памяти национальной, ориг. IPN, Instytut Pamięci Narodowej - Komisja Ścigania Zbrodni przeciwko Narodowi Polskiemu. Адрес официальных публикаций https://ipn.gov.pl/pl, детальную справку см. в Википедии. https://ru.wikipedia.org/wiki/Институт_национальной_памяти_(Польша](https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%98%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%82%D1%83%D1%82_%D0%BD%D0%B0%D1%86%D0%B8%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%BE%D0%B9_%D0%BF%D0%B0%D0%BC%D1%8F%D1%82%D0%B8_(%D0%9F%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D1%88%D0%B0)) - Пер. ↩︎

9. Дословно: «Новые пути» - Пер. ↩︎

10. См. https://ruwiki.press/pl/Wydawnictwo_podziemne - Пер. ↩︎

11. Божена Аксамит, Пётр Глуховский. Узурпатор. Двойная жизнь прелата Янковского, Вашава, 2019 г. - Пер. ↩︎

12. Дословно: «Дела и люди» - Пер. ↩︎

13. См. https://ru.wikipedia.org/wiki/Мёдович,_Альфред - Пер. ↩︎

14. Разговоры в Магдаленке/Магдаленце - совещания чиновников ПНР и деятелей «Солидарности» с участием некоторых других сил. Привели к выработке политических контуров форсированного демонтажа Польской Народной Республики и к образованию государственных органов, способных полностью легализовать буржуазную частную собственность - Пер. ↩︎

15. В оригинале латинское placet - Пер. ↩︎

16. Юлиан Бартош. Последние записки ↩︎

17. Пренса Латина - кубинское информационное агентство - Пер. ↩︎

18. Трёхсмысленная игра слов: рассказчику противостоят вместе как оппозиция, так и правительство. Они по отношению к нему «оппозиция», но внутри себя «солидарны», что также отсылает к названию профсоюза «Солидарность» - Пер. ↩︎

19. Здесь «Круглый стол» косвенно сравнивается если не с актом раздела Речи Посполитой, то с Тагровицким сговором конца XVIII в., тоже ставшим прологом к катастрофе польской национальной жизни и к утрате государственного суверенитета в перспективе нескольких лет - Пер. ↩︎

20. Альфред Мёдович, Отморозок; запись Рышарда Налешкевича, Варшава, 1993 г. ↩︎

21. Дарья и Томаш Наленч, Время перелома 1989-1990, Варшава, 2019 г. ↩︎

22. В оригинале: gospodarcza wolnoamerykanka - Пер. ↩︎