Значит, восьмое марта
2020-03-08 Кристина Москаленко
Восьмое марта для меня значимый день. Он напоминает о неразрешённом антагонизме (это не про мужчин и женщин, а про непримиримое противоречие между классами). И вдохновляет бороться, потому что есть что менять и есть исторический опыт, который доказывает, что борьба помогает, что человек - творец истории.
Сейчас феминистки пишут:
⁃ на восьмое марта поблагодарите женщин за их труд - каждой хочется признания ненапрасности её дел;
⁃ не дарите цветы, подарите носки (кстати, в офисе мужа так и сделали, но от этого суть не поменялась абсолютно никак);
⁃ откажитесь от молока - не ставьте права людей выше прав животных...
Про цветы и молоко - дело вкуса в подобном абстрактном контексте. Но я совсем не против, если с такой борьбы начнётся борьба настоящая. Только ощущение, что наоборот - отвлекает от дела борьба с цветами и молоком.
Насчёт признания - вопрос посерьёзнее. Всем его хочется, есть такая человеческая потребность. А в условиях даже неравных зарплат, недостаточности материального обеспечения, бедности, необразованности, недружелюбности и нелюбви этот вопрос становится острее.
Но есть образ человека, который даже пугает (уж очень он странный), но все равно цепляет и не отпускает. Это Рахметов из «Что делать?»
Искал ли он признания? Хотел ли, чтоб его похвалили? Даже если такое желание в глубине его души было, оно расстворилось в деле и поэтому никак не мешало ему.
Другим образом, уже таким, которому добавила красок трагедии живая практика сложного исторического периода, является образ Даши из «Цемента» Гладкова. Даша проявила что-то вроде антижелания признания. Она любила мужа, он был "крутым" в то время, но она не могла принять его патриархальных замашек - если он не готов отказаться от мыслей о том, что с ней было, пока он воевал, то она не может оставаться с ним. Она отдала себя вопросам общественного образования и воспитания, жертвуя своей дочерью.
Я думаю, найдётся не так много женщин, которые не осудят её, особенно насчёт дочери. Большинство мужчин вообще не поймут мотивов, действий, проблемы и трагедии (простите мой сексизм, но кажимость (правда, которую я вижу) не даёт мне быть толерантной). А специалисты-писатели не увидят произведение, образ, литературу, а значит - и идею, в произведении, перепахавшем душу неспециалиста.
Тут «крутые» феминистки-диссидентки пишут, что им приходилось переживать адские роды и ужас патриархата в СССР в 70-ых, поэтому они создали об этом «экстремистский» журнал и уехали из страны, боясь арестов. А героиня Гладкова Даша с мужем и другими товарищами переживали войну, подполье, голод, разруху, насилие, смерть близких, но знали, за что борются, верили в свою идею и не капитулировали, несмотря ни на какие «депрессии», роды и мудаков рядом.
Я не хочу повторений истории Даши. Я не хочу жизни Рахметова. Но я понимаю, что такие герои ещё нужны.
Радикально очень? Но без этой радикальности никогда мы не избавимся от картинок, где мама восьмого марта отдыхает, а папа и дети вокруг неё работают (значит, все остальные 364 дня в году наоборот); от формальных ненавистных цветов и ещё более ненавистных формальных «я против цветов»; от желания признания крутости некоторых женщин по сравнению со слабыми, необразованными, примитивными, безвольными - большинством угнетённых женщин и мужчин в мире.
Я хочу, чтобы нам не пришлось повторять опыт Даши. Если практика человечества - это действия, повторенные миллионы раз, и нужна она для того, чтобы не совершать каждый раз миллион повторений, а использовать накопленный обществом опыт, то, надеюсь, что и литература - это особая, «магическая», форма опыта, что она позволяет нам использовать практику героев и не повторять, а действовать дальше. Не факт, что дальше - менее трагично. Но хотя бы не так, а с учётом уже этого опыта.
Я хочу, чтобы мы знали, за что бороться и шли до конца. Чтобы освобождение было для всех. Для этого нужно убрать такой «атавизм», как классы. Именно против этого нужно было выступать феминисткам в СССР тогда, когда они поняли, что происходит что угодно, но не бесклассовое общество. В «Цементе» в 20-ые годы Гладков пишет, что очень многие уже тогда заподозрили, что «не за это мы боролись», когда увидели, что НЭП нёс людям возврат к капитализму. Но герои не сдавались и строили хорошее, чтобы вытеснить этим хорошим всю грязь: строили нужный тогда цементный завод и строили новых себя.
Сейчас этим «заводом по производству цемента» я вижу теорию. Нам нужно исследовать опыт, историю мысли и практики человечества, чтобы знать, что делать дальше. Сложность в том, что реальность подкидывает мало дровишек в огонь теории, потому что борьбы масс не заметно. Но борьбу нужно искать, где-то она точно тлеет или стоит в виде молодого ещё деревца. Я вижу эту практическую борьбу в литературе, которую назвала, а не в повестке от либеральных феминисток.