Некоторые соображения о литературе, безразличии и статьях Николая Добролюбова
2017-07-07 Mikołaj Zagorski, перевод c украинского Александра Гаввы (Mikołaj Zagorski, Dominik Jaroszkiewicz)
Случилось мне как-то читать справку о переводчиках произведений украинской литературы на немецкий язык. Выдающееся место среди них занимает Эрих Вайнерт, который почти первым после Франко более-менее удачно пробовал переводить Шевченко. А ещё он переводил произведения Леси Украинки. Вайнерт считал своей задачей создать условия для широкого развития новой немецкой литературы. Её история началась после того, как уничтожение фашистской власти позволило всем более-менее известным писателям Германии снова жить на своей родине.
Было интересно, кого ещё Вайнерт избрал для того, чтобы на основе их произведений поднимать немецкое литературное дело, свободную литературу свободной от фашизма Германии. Посчитаем, что Леся Украинка ещё известна на своей родине (ведь каждый украинец помнит розовые 200₴), а вот о Чернышевском и Добролюбове это сказать трудно. Когда-то я специально опросил об их наследии некоторых россиян, но никто не смог ответить ничего определённого. То есть их не только не читают, но и почти не помнят о том, что таковые вообще есть. Не нужно спрашивать, возникает ли у людей желание ознакомиться с творчеством Леси Украинки после осмотра бумаги с надписью «двісті гривень». Однако ни Чернышевского, ни Добролюбова нет на российских деньгах. Это в общем хорошо, поскольку они, как и Леся Украинка, искали способы к уменьшению значения денег в общественной жизни. Да всё же как-то горько от того, что россияне не знают своих мыслителей, которые международно известны, о которых с уважением писали выдающиеся немецкие писатели и мыслители ещё при их жизни. Получается, что, следуя немецкому опыту, знания того, что и как делали Чернышевский и Добролюбов, могут очень помочь в оздоровлении литературного и философского процесса даже такой страны как Германия. Да и вообще в оздоровлении литературного процесса любой, даже очень крепкой, национальной литературы. Что уж говорить о наших странах, где царит общественная апатия: о Польше, Украине, Беларуси, России? Поэтому, поразмыслив, я решил, что отыскал "крыніцу з якай варта напіцца".
О Чернышевском я к тому времени уже знал достаточно много. Его политэкономические произведения и сегодня поражают свежестью мысли. В своих работах «Очерки из политической экономии (По Миллю) и «Капитал и труд» он очень убедительно доказывает, что современная экономическая политика России, Польши, Украины и многих других стран может привести лишь к ухудшению жизни для большинства населения, для так называемых в США 99%. Чернышевский умер почти 130 лет назад, но нечёткость основ современной экономической политики он раскрыл со всей уверенностью. Поэтому он может считаться классическим писателем по экономическим вопросам. Но был ешё и роман «Что делать?», который в 1870-х г.г. перевёл на украинский язык Иван Франко в числе тех лучших произведений, которые он избрал для расширения пространства мыслей украинского крестьянства той поры.
На поверхности нашего общества господствует апатия. Это видно по состоянию литературного процесса - всё равно, украинского ли, российского, польского или белорусского. С точки зрения эстетической теории это состояние может быть рассмотрено сквозь призму категории резигнация* (безразличие). Эта категория лишь первая, если рассматривать её в контексте теории, которую построил Анатолий Канарский - выдающийся украинский мыслитель материалистического направления. Все прочие, последующие категории эстетической теории, которые выражают развитие небезразличного человеческого отношения к себе и к миру, все ещё нельзя применять к рассмотрению более-менее широкой практики нашего общества.
Что же делать? - такова литература, которая даже если и не совсем откровенно пропагандирует резигнацию (то есть не заслуживает надписи «трэш» или «спам»), то безразлична. Безразличие ко всему, которое очень легко превращается в резигнацию, не может не осознаваться как гадость, поскольку гадким обычно считается то, что отрицает элементарные условия человеческого существования. Чувственность относится к таким условиям. Канарский неслучайно отмечает, что резигнация лучше всего осознаётся в состоянии полного отсутствия общественных функций в действиях индивида, то есть в его биологически необычных состояниях патологического свойства (беспамятство, гипноз и др.) Потому не так уж безопасна литература, которая не позволяет нам чувствовать мир и которая провозглашает резигнацию или хотя бы безразличие. Но такая литература, будучи ненастоящей, преобладает в издательских планах, поскольку гарантирует прибыль. Безразличное общество призывает к жизни литературу, которая едва ли не героизирует безразличие. Разорвать круг может только желание изменить своё состояние, понять, что такое подлинная человеческая чувственность, что такое подлинная человеческая жизнь в отличие от наличествующей современной жизни, бесчеловечность которой становится всё более наглядной и невыносимой. Это желание изменить своё состояние движет в литературном процессе возрастанием небезразличия к миру, к себе, к обществу с обеих сторон - читательского и писательского. Этот процесс возрастания в случае крепкого основания порождает прыжок, о котором некогда писал Чернышевский, различая два состояния:
«Виновницею жалкого состояния литературы всегда бывает публика: если публика многочисленна и проникнута живыми стремлениями, нет в мире силы, которая могла бы остановить развитие литературы, нет затруднений, которые не были бы побеждены требованиями общества»**. [1]
До этих времён в литературе будут царствовать гадости. Вот, например, Николай Жарких попробовал явить критику на «Notre dame d'Ukraine» Оксаны Забужко.
Что касается самой книжки, она есть воплощением принципа безразличного издевательства над культурным наследием, писательского самодурства, если выражаться языком Добролюбова.
Ни в коем случае я не поддерживаю общее мировоззрение Николая Жарких, но и не могу не отметить правоту его противодействия в этом примере. Ведь самодурство преодолевается только противодействием, - неоднократно подчёркивал Добролюбов.
Николай Жарких писал:
"Стаття написана з приводу книги Оксани Забужко «Notre dame d'Ukraine», виданої у 2007 році київським видавництвом «Факт». Книга присвячена творчості Лесі Українки. Вона написана у жанрі, проміжному між міфографією і графоманією, і містить багато помилкових тверджень (тобто таких, які суперечать позитивним науковим фактам), а також ряд положень, які для мене є суб'єктивно неприйнятними" [2]
Николай Жарких неправ, это не "між міфографією і графоманією", это именно что издевательство над культурным наследием. Начиная с названия издательства «Факт», которое никто не хочет соотносить с содержанием изданий. Ещё называть писательницу "Нашою пані України" (это перевод французского изречения «Notre dame d'Ukraine»). Что это, как не издевательство? Ведь историческая Леся Украинка всегда была на стороне мужиков, ей всегда было тяжело от того, что её попытки просвещения были очень ограниченными в условиях романовской монархии. Но зваться «пані» ей всегда было трудно. Идеалом для неё было человеческое равенство в смысле свободного развития самодеятельности каждого, общее достоинство и субъектность, если говорить философским языком. Общее - значит для всех, в том числе и для мужиков. Потому и писала поэтка:
У мужички руки чорні,
В пані рученька тендітна;
Що ж, недарма люди кажуть,
Що в панів і кров блакитна!
Мужики цікаві стали,
Чи ті кості білі всюди,
Чи блакитна кров поллється,
Як пробити пану груди?
(Давня казка) [3]
Так какая же она «наша пані»?
Не имею желания разбирать содержание «Notre dame d'Ukraine». Это сделал Николай Жарких. Книжку это вообще читать вредно, она достойна музея гадостей, поскольку утверждает безразличное отношение читателя ко всему. Леся Украинка имела другую цель - дать лучшие образцы небезразличия укранцам, пробудить в них человеческие стремления, которые по ходу их осуществления будут кооперацией преодолевать тяжёлые экономические условия. Стремления, которые позволят собственноручно построить новую, подлинно человеческую и достойную жизнь. Ведь нынче почти никто не помнит, что такое новая жизнь, сражаться за которую зовёт писательница. К числу тех, кто этого не помнит и даже не хочет знать, принадлежит и автор «Notre dame d'Ukraine». Что предлагает панi Забужко? Нечто "між міфографією і графоманією"? Достойная оценка таким книгам - позор. К этому выводу приходит и Николай Жарких, поскольку он в некоторых чертах своего метода приближается к «реальной критике», как её именовал Добролюбов. Главное, что автор критики на книгу О. Забужко ещё пробует сравнивать факты письменности и более-менее действительные факты. Очень жаль, что это не все факты жизни, а только «позитивные научные факты».
Впрочем, направление к уничтожению влияния литераторов-пустобрехов Николай Жарких взял более-менее правильно:
"Для мене, наприклад, дурість «постмодернізму» (тобто чогось сучаснішого за саму сучасність) є очевидною, але ця очевидність ніяк не допомагає тисячам хворих на «постмодернізм» інтелектуалів, які на все підряд кажуть «дискурс» - так, неначе інших слів у мові нема". *[*4]
Вернёмся к тому, что переводил Вайнерт.
Какое состояние общественных дел наблюдал Чернышевский, когда писал «Что делать?»? Безразличие лишь на чуточку было отброшено некоторыми общественными группами. Когда Некрасов приехал из Костромской губернии продолжать свою работу в журнале «Современник» после отдыха, то на вопрос Чернышевского о том, грядут ли какие-то перемены в общественной жизни в отношении захватнического «освобождения» крестьян, он отвечал «Ничего не будет». Но сам уровень небезразличия требовал, чтобы был поставлен вопрос «Что делать?» Сейчас общественная апатия тоже должна привести к тому, чтобы этот вопрос был отчётливо задан. Именно за это можно считать Чернышевского классиком, потому что он попробовал дать ответ не столько на то, что делать, сколько о том, как делать, какой способ действий лучше. Это было интересно в Германии после начала денацификации, это интересно нынче почти везде - от Рейна и аж по Волгу. Потому как есть уже где-то некое предчувствие, что через несколько лет должна окончиться эпоха общественного безразличия.
Именно поэтому для изучения русского языка я выбрал «Темное царство» Добролюбова. Эта статья есть началом цикла по исследованию безразличия и стремления к действию в некоторых группах тогдашнего российского общества. Как это касается современности? Почему стоит изучать русский язык, чтобы читать Добролюбова (есть немецкие переводы, но польских, белорусских, украинских не найдено)?
Мой интерес к произведениям Добролюбова начинался как сугубо политический. Было интересно, вправду ли современная Россия есть «тёмное царство»? Царит ли оно ещё где-то, в каких-либо уголках современного польского общества?
Не случайно Вайнерт назвал это исследование Добролюбова классическим. «Тёмное царство» исследует бизнес-среду 1850-х г.г. у россиян, изображённую выдающимся драматургом Островским в цикле его драм. Что же тут должно быть общего с современной Украиной или Польшей? Во-первых, то, что во всех случаях основой общества есть материальная зависимость, что общество основывается на деньгах, на том, что труд, который умер в вещах, господствует над живым трудом или творчеством, которое есть смысл жизненного процесса. Во-вторых, различие между Кабанихой из драмы Островского и современным польским бизнесменом состоит лишь в том, что последний разговаривает преимущественно по-польски. Что же касается отсутствия рациональности, то совпадение полное. Формы угнетения очень изменились. Этого трудно не признать. Но давление угнетения, его направленность, его сила - это все осталось. Как раз осознание этого понудило меня сесть за клавиатуру.
Очень интересно, что драмы Островского едва ли можно рассматривать в современности как то, что имеет непосредственную актуальность. Однако ведь их значение для современности ещё сохраняется - доказывает нам Добролюбов. Очень интересно попробовать осознать, как выдающемуся критику удалось увидеть в этих драмах нечто такое, что актуально даже в современной Польше. Его способ критического разбора, который провозглашается в теле «Тёмного царства», очень интересен своей эффективностью. Он безусловно заслуживает внимания и присвоения, если выводы статей Добролюбова, которые были написаны в 1850-х, аж до настоящего времени очень значимы и справедливы. Этот способ (Добролюбов называет его «реальная критика») безусловно заслуживает применения в разборе современного литературного процесса, поскольку все иные способы привели к тому, что мы имеем - к господству безразличия в литературе, которое по своей сущности должно будить в людях стремление к небезразличному отношению к миру, к себе, к обществу. Иначе что это за литература, которая пропагандирует безразличие ко всему, но не к себе, потому как даёт прибыль издателям? Ей нельзя верить, потому что если более-менее последовательно держаться позиции безразличия, то и такая литература не нужна. Если желать изменить своё состояние, то безразличная литература не изображает ту основу, на почве которой только и можно что-то изменить. Поэтому такая литература тоже не требуется. Нужна такая литература, образец которой в своих условиях явил Островский в своих драмах. Поэтому нельзя не разделять радости Добролюбова от того, что нашёлся писатель, который изобразил жизнь именно так, чтобы через это изображение можно было исследовать необъятные для бытового взгляда пласты общественной жизни. Но не только исследовать, а и совершать через это исследование лучшую общественную жизнь путём её изменения. Путём действий, которые согласованы со многими другими людьми, тоже заинтересованными в подобных изменениях.
Наиболее актуальное среди тех изменений, о которых писал Добролюбов - это смена главного принципа общественной жизни с господства и подчинения на сотрудничество. Кто-то может сказать, что такая смена очень основательна, поэтому почти неосуществима, едва не утопична. Но то, что ещё со времён Добролюбова видна тенденция именно в таком направлении даже в украинской, даже в польской, даже в российской жизни, - тоже должно быть заметно. Кстати, наиболее интересно с психологической или с философской (гносеологической) стороны в «Тёмном царстве» и дальнейших статьях цикла раскрытие того, как принцип господства калечит личность, как он уничтожает моральность и даже чувство её в людях. Об этом много раз писали разные мыслители и психологи, один Фромм чего стоит. Но Добролюбов рассматривает вопрос господства более близко к Гегелю, который в «Феноменологии духа» также пробует показать влияние господства на господина и на его среду.
Безусловно, каждый из нас пытается понять, как и почему осуществляется в нашей повседневности господство, которое всех угнетает, от которого не свободен даже сам господин (пан), хотя он и будет перечить смыслу этого тезиса. Поэтому, если читатель желает в этом разобраться, пусть он сперва отложит Фромма и Гегеля и начнёт читать статьи Добролюбова. Ведь там есть такая интересная мысль о соотношении философии и литературы:
«Обыкновенно это происходит не так впрочем, чтобы литератор заимствовал у философа его идеи и потом проводил их в своих произведениях. Нет, оба они действуют самостоятельно, оба исходят из одного начала - действительной жизни, но только различным образом принимаются за дело. Мыслитель, замечая в людях, например, недовольство настоящим их положением, соображает все факты и старается отыскать новые начала, которые бы могли удовлетворить возникающие требования. Литератор-поэт, замечая то же недовольство, рисует его картину так живо, что общее внимание, остановленное на ней, само собою наводит людей на мысль о том, что же именно им нужно. Результат один, и значение двух деятелей было бы одно и то же; но история литературы показывает нам, что за немногими исключениями литераторы обыкновенно опаздывают. Тогда как мыслители, привязываясь к самым незначительным признакам и неотступно преследуя попавшуюся мысль до самых последних ее оснований, нередко подмечают новое движение в самом еще ничтожном его зародыше, - литераторы по большей части оказываются менее чуткими: они подмечают и рисуют возникающее движение тогда уже, когда оно довольно явственно и сильно. Зато, впрочем, они ближе к понятиям массы и больше имеют в ней успеха, они подобны барометру, с которым всякий справляется, между тем как метеоролого-астрономических выкладок и предвещаний никто не хочет знать. Таким образом, признавая за литературою главное значение разъяснения жизненных явлений, мы требуем от нее одного качества, без которого в ней не может быть никаких достоинств, именно - правды». [5]
Резигнаци***я** (лит., книжн.). Полная покорность судьбе.
Прочесть статьи Добролюбова можно по ссылкам:
Тёмное царство http://az.lib.ru/d/dobroljubow_n_a/text_0180.shtml
Луч света в тёмном царстве http://az.lib.ru/d/dobroljubow_n_a/text_0040.shtml
Что такое обломовщина? http://az.lib.ru/d/dobroljubow_n_a/text_0022.shtml
1. Н. Г. Чернышевский, Лессинг, его время, его жизнь и деятельность.
- В переводе на русский: «Статья написана по поводу книги Оксаны Забужко «Notre dame d'Ukraine», изданной в 2007 году киевским издательством «Факт». Книга посвящена творчеству Леси Украинки. Она написана в жанре, промежуточном между мифографией и графоманией, и содержит много ошибочных утверждений (то есть, таких, которые противоречат позитивным научным фактам), а также ряд положений, которые для меня субъективно неприемлемы».
3. В переводе Владимира Петкова (https://www.stihi.ru/2014/12/20/11246)
У мужички руки в саже,
Ручки госпожи в белилах,
Что ж, любой в народе скажет:
Голубая кровь в тех жилах.
Так везде белы ли кости?
Думают в народе люди,
Голубая ль кровь прольётся,
Коль пробить владыкам груди?
- В переводе на русский: «Для меня, например, дурость «постмодернизма» (то есть, чего-то более современного, чем сама современность) очевидна, но эта очевидность никак не помогает тысячам больных «постмодернизмом» интеллектуалов, которые на всё подряд говорят «дискурс» - так, словно других слов в языке нет».
5. Н. А. Добролюбов, Луч света в тёмном царстве.