О характерных дефектах гносеологического процесса на примере статьи «Диалектика революции или имманентность против трансцендентности»
2017-06-10 Mikołaj Zagorski, перевод с польского Dominik Jaroszkiewicz (Mikołaj Zagorski, Dominik Jaroszkiewicz)
Появившуюся недавно статью Марии Предеиной Диалектика революции или имманентность против трансцендентности можно использовать для разных целей. Своей задачей я считаю методологическую и историческую критику этого небольшого, но крайне показательного материала. Начать стоит с предисловия. Оно очень хорошо подобрано. Пожалуй, это самая сильная часть статьи. Если бы статья вся была написана на уровне предисловия, то её польский вариант легко бы приняли в журнал Но́ва Крыты́ка или даже в Практы́ка Тэорэты́чна. Увы, уже «Антиномия Октября» лишена взвешенных оценок. Там, например, содержится скандальная фраза: «Октябрь упраздняет частную собственность, религию, etc. через красный террор, но поскольку красный террор не может быть непрерывным, все то, что было упразднено, с необходимостью возникает вновь». Не считаю, что есть какой-то смысл разбирать буквальное содержание этого выражения. Лучше разберём его анагонический[1] смысл. На этом уровне смысла стоит прочитать следующее: главное достижение Октября - длительность насилия, которое удерживало от частной собственности. То есть насилие, организованное вопреки условиям быта и продержавшееся весьма долго - вот одно из важнейших достижений Октября. Какова точка интереса для подобного вопрошания? Сложно сказать, но очень близко к этому ставили вопрос полпотовцы в Камбодже. Для них совершенно сознательно насилие было едва ли не единственным способом исторического действия. Поэтому их вопрошание исключает рассмотрение активности масс. В тезисе «α» о массах вообще ничего. Рассматривается не действительный (wirkliche) Октябрь, а его образ в отражении российского теоретика после 1994 года или действительный российский результат после 1994 года. Наконец, массы появляются в тезисе «β» (и косвенно в завершающем синтезе-примечании). Увы, появляются без попыток продолжит анализ в область политической экономии, ибо именно эта наука тесно связана с материальным эффектом деятельности масс, который был верно назван одним из моментов революции наряду с деятельными способностями.
В работе Ильенкова «Маркс и западный мир» термин «грубый коммунизм» прямо упомянут три раза (поиск осуществлялся по кириллическому оригиналу). Всюду обозначена его стихийность и бессознательность. Заявление «В работе «Маркс и западный мир» Ильенков объясняет недостатки «реального социализма» через понятие «грубый коммунизм». Это так» - безосновательно. Это всего лишь естественная видимость для российского теоретического сознания. Видимость, которая непосредственно не подтверждается работой Ильенкова, развивающей теорию формального и фактического обобществления. Эти определения наукой различаются только для того, чтобы их довести до уровня тождества, то есть взаимного перехода - таков вообще путь любого научного познания.
Вопрос «почему грубый коммунизм не переходит в коммунизм?», если принимать расшифровку Ильенкова из указанной работы - это вопрос, тождественный проблеме самопорождения сознания у классических немецких философов или проблеме порождения человека человеческим трудом в современном материализме. В разбираемой работе труд упоминается лишь абстрактно, преимущественно как средство инвалидизации. Между тем, труд единственное оздоровляющее общество средство, которое знает наука. Разумеется, оздоровляющий труд должен иметь известные характеристики, часть которых предписывает политическая экономия, часть технология, часть педагогика. Оздоравливающий труд - это труд промышленный: вывод Макаренко имеет всеобщее и повсеместное значение. Между тем промышленность и политическая экономия в статье по важнейшей теме социальной революции вообще не упомянуты. Вероятнее всего, написавшая статью никогда не работала не только в составе машиностроительного, но даже пищевого или текстильного промышленного коллектива. Без внимания к промышленности и политической экономии от Октября остаётся только подавление, длительностью и успешностью которого можно восторгаться или ужасаться. Впрочем, это одинаковые позиции непонимания, тогда как подлинной опорой Октября были новые хозяйственные механизмы, в особенности механизмы растущих нетоварных связей в промышленности.
Определение Народной Кореи как квазифеодализма прямо смешно. Полное доверие даже не видимости, а самомнимости с любой стороны - это вообще недопустимая вещь в теоретической работе. К сожалению, Народная Корея это такая тема, разобрать которую грамотно и критически очень и очень сложно. Речь не только в том, что работа в принципиально ином историческом контексте требует высокой степени отстранения от своей собственной национальной (и континентальной) ограниченности; не только в том, что скудные источники требуют виртуозной способности достраивать неизвестное по известному на основании лучших достижений в первую очередь немецкой классической философии. Даже сугубо политическая сторона корейского вопроса не является главной трудностью для его разбора. Два наиболее интересных попытки гносеологического иили политэкономического разбора относительно корейского вопроса показывают не самый высокий уровень критической культуры: это работа Павла Каминьского[2] (2011) или обширнейший разбор документов из Кореи некоего Викулина^3. Впрочем, обе эти работы могут считаться задающими уровень критичности для последующих авторов: этот уровень нужно ещё немало поднимать. Хотя он всё же неизмеримо выше попыток представить Народную Корею квазифеодализмом - подобное положение не находит никакой поддержки даже у чисто буржуазных специалистов по корейскому вопросу, занимающихся хотя бы минимальным изучением первоисточников с обеих сторон от 38-й параллели. Ведь обычно даже эти крайне заинтересованные авторы не провозглашают действительностью Народной Кореи ничего сильнее тянущего назад, чем реставрация частной собственности в промышленности. Незнание (даже незнание Народной Кореи) вовсе не обязывает нас к произвольным выводам. И вообще о подобных случаях некогда замечал в статье о Сократе Марек Семек: ««знаю, что ничего не знаю». Это совсем не выражение слабости, но наоборот - гордое выражение превосходства над теми, которым кажется, что они обладают каким-то окончательным знанием. Ведь это их знание лишь видимость - но сами они о том не знают. Они ведь не сознают даже своего незнания - и в том собственно состоит их ничтожность перед Сократом, который, по крайней мере в этом, отдаёт себе отчёт». Эту статью мне не случайно пришлось три месяца переводить для российского читателя, ибо справки со всех сторон сообщали о катастрофическом недостатке внимания к сократическому наследию в российском сознании, притом даже квазитеоретическом. Именно из-за этого невнимания так мало российских источников на должном уровне пытаются трактовать наследие Ленина и Чернышевского, так слаба российская политическая экономия, и так нестойко и незначительно внимание в российских социалистических кругах к промышленности. А ведь только промышленность - это материальная основа новых форм человеческой коллективности и передовых форм организации коллективного труда. В отрыве от истории промышленности Октябрь это лишь идеологический артефакт, а его основа это лишь какое-то чудесное и необъяснимое по длительности насильственное подавление враждебных тенденций.
Хотя труд в тезисах «Грубый коммунизм как (не)переход к коммунизму» и представлен как единство противоположностей, он рассмотрен абстрактно и в отрыве от своей промышленной формы, тем более от лучших технологических и организационных достижений современной промышленности. Поэтому творчество названо лишь абстрактно и в конце тезиса «1». Этот тезис тоже свидетельство полного отсутствия промышленного опыта, хотя и показывает замечательное знание работ Гегеля - а ведь приводимые из них цитаты хорошо подобраны по теме и прямо замечательны своей свежестью и концентрированностью. Рабочий промышленности, кстати назван в заключении к тезису тоже в контексте инвалидизации от труда, а не наиболее адекватной гносеологической позиции, которую он имеет как пролетарий. «...рабочий, доведший свои действия до автоматизма, разучивается думать». Вероятно мысль о том, что рабочий не доводящий действия до автоматизма, может научить всё общество думать, не посещала написавшую тезисы. Уж не считает ли она наследниками гегелевского диалектического способа мышления профессоров и идеологов, которые не написали ни одной фрезеровочной программы, не продули ни одного штуцера, не смазали ни одного узла, ни разу не стояли за станком, не взаимодействовали по поводу этого всего прямо и косвенно с такими же сотрудниками других отделов и цехов?
Тезис «2» целиком посвящён противоречию аппарата. Некогда Адам Шафф пытался убедить, что ленинские рецепты, сложившиеся в НЭП, имеют универсальное значение несмотря на то, что сложились они из условий крайней разрухи и подавленной промышленной деятельности с едва стабилизированными финансами. Эти рецепты предлагали реализовать в Народной Польше с развитой промышленностью многих отраслей. Как мы знаем, в итоге Польша стала ненародной, и некоторые отрасли польской промышленности оставили след только в памяти и архивах. Бальцеровичам может быть досадно, но совсем опустить современную Польшу до уровня России начала 1920-х годов не получилось. А ведь нам в подобном же смысле предлагают серьёзно думать (и отнюдь не с контрреволюционными мотивами) над общественным противоречием, порождаемым аппаратом бумажно-канцелярского учёта. Это нам предлагают делать в эпоху бурного усовершенствования технологии баз данных, когда уже школьник к концу основной школы может развернуть учёт того, что необходимо для какой-либо сферы деятельности, а главной проблемой этого учёта является только его содержательное признание, а не техническое осуществление. Если в период политической подготовки социальной революции учётный аппарат хоть минимально проявит саботажные настроения, его численность спокойно смогут сократить на два порядка за счёт полной ликвидации среднего звена и резкого сокращения низового. Именно подобные процессы сопровождают внедрение крупных баз данных как ядра автоматизированных систем в транснациональных корпорациях. Процессы, связанные со значением аппарата в новых технических условиях учёта, можно наглядно рассмотреть на примере всемирной общедоступной пространственной базы данных OSM, созидательная работа с которой представляет из себя яркий пример формирования коммунистического труда уже в теле в корне враждебного ему современного общества. В виде этой базы данных человечество идеально формирует образ пространства, чтобы сделать его пространством свободы, как выразился бы Валерий Суханов, написавший о формировании понятия пространства субъектом в нескольких местах интересного цикла-самоииследования «Я творю мир». История названной базы данных вообще может очень наглядно показать новые формы взаимодействия «аппарата» и «публики», точнее, новые формы тождественности этих «видов» людей. И проблема консерватизма аппарата будет после этого представляться совсем в иных количественных соотношениях, чем после углубленного чтения последних работ Ленина. Новая техника, позволяющая не усовершенствовать местный анализ, а осуществлять анализ на уровне всего общества, действительно сместила не только количественные, но и качественные формы противостояния «аппарат-революция» и «аппарат-общество». Кроме того, реально действующие революционеры это лишь половина революционного процесса, другая половина - это промышленное материальное развитие, делающее невозможным старые формы отношений. История промышленности и политической экономии проигнорирована написавшей заметки. Вывод «есть опыт грубого коммунизма, но нет опыта и понимания выхода из него в коммунизм, к эмансипации человека» - это не вывод теории, это вывод узко-идеологически прочитанной российской истории. Это действительно самый разумный из выводов, которые можно сделать на основании самой лучшей философии, если игнорировать историю промышленности и политическую экономию.
Выход из создавшегося трудного, почти безысходного теоретического положения, развиваемого в рецензируемой статье, был известен авторам «Немецкой идеологии». Нет смысла приводить конкретные цитаты, которые оказались уже использованы на востоке без всякой связи с контекстом, но есть смысл напомнить ход мыслей упомянутых мыслителей.
В полемике против весьма квалифицированных в истории форм мышления радикальных последователей Гегеля и Фихте, Маркс и Энгельс специально обращали внимание, что никакая самая высокая форма мыслительной культуры не может быть продуктивной и полезной для практической критики создавшегося положения, пока она не применена к сфере, реально образующей коллективность и реально решающей человеческие проблемы: как материальные, так и идеальные. Такой сферой является промышленность, а её гносеологическими агентами, даже неясное сознание которых позволило Марксу существенно продвинуться в исследованиях, являются пролетарии - слой работников, наиболее приближенных к обработке полуфабриката общественного неорганического тела человека. Стоит отметить, что для Маркса здесь принципиально порождение общественных функций технологическим устройством промышленности, что «Капитал» исследует как эту зависимость, так и те формы общественных отношений, которые в широких пределах безразличны к технологическому устройству общественного производства.
Одним словом, даёшь изучение промышленности, способов её технической и общественной организации. Да здравствуют Макаренко и Глушков, Смит и Рикардо, Чернышевский и Маркс. Да здравствует внимание к фактам вопреки акценту на почти бесполезное вне применения к промышленности знание самых лучших источников из истории науки о мышлении. Да здравствует промышленное применение науки о мышлении и её применение в промышленности!
Традиционная классификация примерно такова:
I буквальный - сюжет действия
II уровень - аллегорический - раскрытие, смысла образа
III уровень - моральный - обнаружение связи идеологических и идейных форм разных эпох
IV уровень - анагонический (от греч. возведение, восхождение), уровень всеобщего категориального смысла
Прим. пер.
Средневековая художественная и квазитеоретическая литература (Данте, Экхарт, Руставели и пр.) строилась исходя из знания о четырёх уровнях смысла. Начальные уровни могли отсутствовать в произведениях «высоких» жанров, высшие уровни в произведениях «низких» жанров. ↩︎
Paweł Kamiński, Dżucze - krytyczna analiza marksistowska. ↩︎