«Декалог»: читать сериал
2017-04-06 Дмитрий Столяренко
Польский режиссер Кшиштоф Кесьлёвский украинскому зрителю больше известен благодаря "Трем цветам". Однако сейчас бы хотелось обратить внимание на его сериал "Декалог" - и страницы литературного журнала подойдут для этого как нельзя лучше.
Кесьлёвский разворачивает повествование именно как литературное произведение. "Декалог" я смотрел так, будто читал книгу - в отличие от других сериалов, где разум скользит от одного клиффхэнгера к другому. Однако здесь берут начало и те проблемы, которые хотелось бы разобрать, ведь они чрезвычайно распространены, и более того - имеют для литературы едва ли не решающее значение.
"Декалог" - это десять отдельных историй из жизни окраин Варшавы, "коротких фильмов" о "людях, захваченных жизненной суетой". Название отсылает нас к десяти библейским заповедям. Тем не менее, эпизоды не иллюстрируют ни одну из них напрямую, и вряд ли можно вообще дать им в этом смысле какую-либо однозначную трактовку. Цикл объединяет с заповедями, скорее, предписательный характер изложения, объясняющий окружающий мир сквозь призму морали. Мы становимся свидетелями судеб обыкновенных людей, исполненных страха, страсти, любви, агрессии. Эти чувства сопровождают каждую секунду их быта. Героями Кесьлёвского становятся одинокий отец, воспитывающий сына в скромной идиллии, молодая актриса, выросшая без матери, застенчивый юноша, страдающий от пылкого и непонятого им чувства, верная неизлечимо больному мужу жена, неверный любимой им жене муж - в общем, простые люди, простота которых скрывает повседневные - но от того еще более глубокие драмы.
И все же, сериал, несмотря на безупречно переданную атмосферу последних лет Народной Польши, так и не вырастает в нечто органически целое. Это поражение предчувствуется уже в трогательной и трагичной первой серии: за драматургией мы ощущаем, что все персонажи, все ситуации, свидетелями которых мы становимся, строго подчинены конечной цели, заданной автором-демиургом. Все богатство человеческих переживаний оказывается строго отфильтрованным в соответствии с авторским замыслом и, в принципе, функциональным. Автор не позволяет людям и их эпохе развиваться по своим имманентным законам. Его не интересует история: он занят составлением заповедей, иллюстрируемых талантливыми, но абстрактными притчами. На место действительного движения он ставит дюжину "программ" - и в таких условиях его образы остаются рассудочными.
Отсюда, пожалуй, и то странное ощущение пустынности мира, построенного Кесьлёвским. Рассудочные абстракции чувствуют себя неуютно в бурлящей полноте жизни, полной противоречий, так же как благие пожелания и моральные наставления оказываются бессильными перед лицом общественной действительности. Противоречия рискуют разрушить стройную художественную аргументацию автора, поэтому на месте мира мы находим безумно притягательную своим аскетизмом, но пустую декорацию.
Впрочем, даже в этих условиях Кесьлёвский подкупает зрителя Чувством, насквозь пронизывающим каждый кусочек произведения. Благодаря этому минималистичное по своему визуальному языку повествование вызывает глубокие и искренние переживания. Чувство буквально разлито в быте людей "Декалога" - прямо как бог из стиха Саши Шалиной:
Я ночую в доме простых людей,
для которых бог - это свойство быта -
он в жаре вечерней, в муке из сита
и ему не надобно быть сложней
Но это достоинство оказывается продолжением недостатка. Каждый из персонажей - это еще один аватар автора. Кесьлёвский выступает в роли бесплотного дирижера, растворенного в каждом из героев сериала. В таких условиях, Чувство действительно становится всеобщим - вот только оно остается чувством одного человека. Чем-то это напоминает сон, где всё знание и все чувства иллюзорного мира единомоментно нам доступны, ведь наше "я" совпадает с этим миром по контуру.
Кстати, о боге. Несмотря на то, что сериал в основании своем построен на христианских предпосылках, бог в мире "Декалога" присутствует лишь в виде едва уловимых намеков. И кажется, я знаю этому причину. Кесьлёвский, несмотря на вполне искренние религиозные мотивы, становясь автором, низвергает бога; двум богам в этом мире слишком тесно. Он сам становится этим "свойством быта", логосом в попытке преодолеть нищету индивидуализма так, как это пытались сделать религиозные экзистенциалисты в условиях, когда религия как форма общественного сознания уже исчерпала свое основание.
Увы, эта попытка преодоления обречена на провал. Ведь единственный способ, в конечном итоге, обрести вечность - это действовать по мерке всеобщего, преобразовывать материю в целом по ее собственным законам; а значит, делать искусство моментом революционного преобразования общества (которое всегда есть противоречие, и само по себе противоречиво). Только так и становится возможным рождение образов, не ограниченных индивидуальным представлением и отпадает необходимость конструировать сколь угодно сложные миры.