На чем стоит «достоевщина»?
2017-04-03 Мирослав Кравец
О Достоевском я никогда особо не думал. Он был для меня каким-то далеким, чужим писателем, которого в школе я упустил, а мой отец, организатор и хранитель семейной библиотеки, никогда о нем не вспоминал. Дома я нашел только одну книгу, подписанную именем Федора Михайловича: «Идиот». И то только после третьего курса. И то в раскладном диване, о котором никто даже подумать не мог, что он раскладной. Я знал, что Достоевский очень популярен, и это меня настораживало. Многие восхищались Достоевским, - я им просто не верил: они и восхищаться толком не умели. Как говорится, «такой уж я человек»: воротит меня от всего, что на гребне волны популярности.
Наш Литклуб заставил меня взяться за него. «Бедных людей» я осилил, с трудом победив скуку, а потом без энтузиазма принялся за «Преступление и наказание». Услышав когда-то, что Достоевский - «консервативный революционер», я так и воспринимал его, смотрел на него свысока. Я знал еще до конца первой главы, что Федор Михайлович ошибался, что он был экзистенциалистом, был набожным человеком, что он продвигал православие в каждой букве. Еще мне было известно, что он «пережил» смертную казнь, четыре года был оторванным от мира. Был «фурьеристом», входил в кружок Петрашевского, верил в социальную гармонию, в то, что все не может не наладиться, потому что так было заложено в основу нашего мира при его создании. Это я из его биографии узнал.
Но мало только знать все это: я хотел понять, что именно породило «достоевщину».
Казалось бы, что здесь я должен остановиться на мировоззрении, которое прямо вытекает из философии. Ведь любой человек, независимо от рода деятельности, пользуется какой-то философией, часто даже не подозревая этого. Тем более, Достоевский знал, во что верил.
Но перед тем, как начать копаться в философии и литературе - основе мировоззрения (да, литература тоже может быть фундаментом мировоззрения, особенно, когда речь идет о писателе), придется хоть одним глазком взглянуть на экономические и социальные условия, в которых оказалась Российская империя в середине 19 века. Без этого фона невозможно понять все остальное.
После победы над Наполеоном в 1812 году Российская империя уже не впервые оказалась перед выбором: отменить крепостное право или остаться с ним. С разных сторон предлагались разные варианты. Кто-то, как, например, Чаадаев, настаивал на необходимости отмены крепостничества, защищал свободное общество. Кто-то, как Карамзин, первый профессиональный писатель империи, ключевая фигура в становлении литературы, придерживался абсолютно противоположной позиции. Чаадаева объявили сумасшедшим. Все вроде бы соглашались с тем, что крепостничества быть не должно, но, с другой стороны, это не мешало его защищать. Крепостное право - говорило тогда большинство интеллигентов-дворян (а кто же еще мог его отстаивать?) - основа нашего существования: отменяя его, мы уничтожаем основу жизни.
Людей, которые считали, что такую прогнившую основу надо уничтожать, что на ней нельзя строить что бы то ни было, тоже хватало. Кульминацией их деятельности стало выступление в конце 1825 года. После расправы над декабристами еще лет эдак с двадцать вопрос о крепостном праве поднимали единицы: тихо, осторожно и почти незаметно.
Кто на самом деле боролся с крепостничеством, так это сами крепостные. Конечно, у них ничего не получалось. Независимо от того, где именно возникали крестьянские восстания, их обязательно подавляли. Чем больше было движение, тем более жестокая над ним происходила расправа.
После победы 1812 года года доля крепостных в империи составляла около 50%. А через тридцать лет - только 30%. Крепостных становилось все меньше.
Российская империя медленно вступала в новый вид экономических отношений - капиталистических.
Капитализм пускал корни в земли Восточной Европы. Промышленность стремительно развивалась - конечно, за счет еще более жестокой эксплуатации сельского населения. Появлялись фабрики, заводы, росли города. Со временем содержать крепостных стало невыгодно и дорого. Владельцы тех же заводов и фабрик, чтобы конкурировать с зарубежными производителями, должны были выпускать конкурентоспособный и качественный продукт, а главное - его производство должно было быть недорогим. В середине 19 века уже не было какого-то абстрактного рабочего. Появилась потребность в специалистах. Возникали высшие учебные заведения, чтобы обеспечивать промышленность квалифицированными, так сказать, кадрами.
Крепостничество, которое на своих плечах вытянуло Российскую империю с послевоенной экономической ямы, превратилось в обузу. И только тогда, когда это осознали дворяне и купцы, когда крепостной строй стал приносить огромные убытки, вопрос о его неуместности более нельзя было игнорировать.
В 1848 году в Европе прошла волна революций. Народы боролись за равенство, за свои права, за республику. Российская исключительно аристократическая «верхушка» не на шутку перепугалась, поэтому решила законсервировать существующее положение вещей. Хотя и до 1848 года никакой речи об открытой борьбе за что-либо не могло быть. Поскольку бороться стоило только против самодержавия, царь-батюшка делал все возможное, чтобы дело не доходило до открытого противостояния, принимал все необходимые меры: пресечение свободомыслия, гонения за «инакомыслие», ссылки за непокорность и т.д.
Царизм и все вокруг него защищали себя как могли, а лучшая защита, как известно, - нападение.
Когда хочешь законсервировать существующее положение дел, первым делом нужно отгородиться от всего внешнего, закрыться от мира. Запрещено было не только ввозить новые иностранные книги, но и сохранять тома "опасных" авторов. Разрешалось только то, что могло укрепить позиции царизма.
Следующий шаг - активная пропаганда. С подачи Николая I сформировалась в начале 1830-х годов «теория официальной народности» (Греч, Погодин, Булгарин, Шевырев), девизом которой было: «православие, самодержавие, народность».
Славянофилы появились, а почему бы тогда не появиться «западникам»?
Они, в отличие от славянофилов, не были сформированы в одно четкое ядро и не могли не разделиться. Очевидно, само слово «западники» указывает направление, куда надо смотреть. Смотреть на Запад надо для того, чтобы и у себя так же делать. Вот на вопросе «как делать?» и разбежались «западники». Одни стали либералами, другие - революционерами.
Стоит отметить, что либерально настроенные «западники» по сути ничем не отличались от славянофилов. Хотя они и читали французские книги и не принимали «теорию официальной народности», решать проблемы государства они собирались с помощью реформ. Реформа - означает изменение формы, к сути дела такие внешние преобразования (в управленческом смысле) не имеют никакого отношения. Это пустой политический конструкт, который применяют именно тогда, когда нужно, чтобы суть осталась неизменной, а всем казалось, что происходят бурные изменения. Плавный, реформаторский, постепенный шаг, по мнению либералов, должен был обеспечить развитие Российской империи. И дураку было понятно, что "косметический ремонт" ничем бы не помог, но либералы - не дураки.
Совсем другого мнения были революционеры-демократы (Белинский, Герцен, Огарев). История показала, что именно они были правы.
Теперь, когда мы знаем, кто спорил, с кем спорил и зачем, можно добавить следующий пазл - Достоевского.
Не было никакого отдельного Достоевского Федора Михайловича, который бы существовал сам по себе. Так или иначе, он должен был встать на чью-то сторону и своими словами и действиями усилить одну из них.
Достоевский долго колебался, к какому лагерю примкнуть. Он крутился, перебегал туда-сюда, всегда сомневался в правильности выбора. Достоевский - выражение противоречия между либералами и славянофилами. Он понимал, что его стране, его народу нужны качественные изменения, но он так и не научился их не бояться.
Федор Михайлович Достоевский был и результатом, и выразителем своей эпохи. Ничего плохого в этом нет, иначе и быть не может. С другой стороны, выразителем он был не самым лучшим. Если эпоха, прямо говоря, глупая, писателю мало просто ее засвидетельствовать. Задача писателя заключается в том, чтобы ступить хотя бы на один шаг дальше, обогнать свое время. Этого Достоевский не сумел сделать.
Да и не хотел. Он потому и "консервативный революционер", что выступал за те изменения, преобразования, которые вернули бы его народ в прошлое, в те времена, когда все было спокойнее, и человек не стоял перед выбором. Когда человек лишен выбора, он его не угнетает. Когда же выбор есть, человек начинает колебаться. А человек из "достоевщины" задается вопросами: «имею ли я право выбирать?» и «кто я такой, чтобы что-то решать?"
Вот, например, отмена крепостного права в Российской империи. Эта реформа была одновременно и прогрессивной, и реакционной. Да, крепостной строй сдерживал развитие промышленности, усложнял экономический рост государства. Но, с другой стороны, после этой же реформы крестьяне стали свободными в наихудшем смысле: брошенными на произвол судьбы. Никому до них дела теперь не было, тем более помещикам. "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих".
Как к этому явлению мог отнестись Достоевский? Он абсолютно честно решил, что не надо было делать такой, казалось бы, прогрессивный шаг, поскольку от этого возникали новые муки и страдания простых людей. Лучше бы вернуться к тому, что было раньше. Кто такие люди, чтобы нарушать установившийся порядок?
Но не всегда Достоевский был таким.
Изучая литературу о Достоевском, я отметил, что его «покидало» повсюду.
Сначала он был на стороне прогрессивной. Тот самый Белинский, отец русской демократии, высоко ценил Достоевского за его творчество, конкретно - за роман в письмах «Бедные люди». Некрасов называл Достоевского «новым Гоголем», а его роман опубликовал в «Петербургском сборнике».
Разойдясь с Белинским, Достоевский «сбавил обороты» и пришел в кружок Петрашевского как честный либерал.
Кружок Петрашевского - вовсе не один кружок. В начале, правда, существовал только один такой клуб, руководителем которого был М.В. Буташевич-Петрашевский - выдающийся революционер. Со временем от одного кружка отделялись другие, переносились в другие города. Этот кружок как явление - средоточие изучения и обсуждения утопически-социалистических учений. Петрашевцы - и в этом их главная заслуга - продолжили линию Белинского и Герцена.
Достоевский часто заходил по пятницам, в день заседаний, на кружок.
Известен такой эпизод. Как-то Петрашевский спорил с Достоевским о сущности и назначении искусства. Достоевский говорил, что «искусство не требует направления, искусство само по себе цель, что автор должен беспокоиться только о художественности, а идея придет сама собой, потому что она является необходимым условием художественности». Петрашевский в ответ обвинил писателей в том, что они недостаточно глубоко изучают окружающую действительность, не умеют отличить существенное от несущественного и поэтому тратят свой талант не на существенные вопросы, а на мелочи современности. (Евграфов В.Е. «Социально-политические и философские взгляды петрашевцев», Москва, 1953 г., стр. 107)
Достоевский «потерся» среди революционеров, научился рассуждать как либерал, но еще не стал тем Достоевским, который смог бы написать «Преступление и наказание». Им он стал только после «пережитой» смертной казни (его должны были расстрелять, но в последний момент, уже под виселицей, помиловали) и нескольких лет на каторге.
Такие испытания любого сломают. Судьба так «избила» писателя, что он уже и сам не знал кто он и на чьей стороне.
Достоевский был очень умным человеком и умел анализировать то, что видел. Но инструмент, которым он анализировал жизнь, был далеко не совершенным.
Отпечаток участия Достоевского в кружке Петрашевского трудно не заметить. И я имею в виду не только то, что Достоевского почти казнили за "посещения по пятницам". Куда важнее философия, которой он там научился. Она выведена утопистом Фурье.
В основе этой философии - врожденные потребности человека в счастье, а счастье невозможно без фаланстеров - общин, равенства и братства. Известно, что и Чернышевский высоко ценил идеи фурьеристов (в романе «Что делать?» первая книга, которую Лопухов подарил Вере Павловне, написанная учеником Фурье, а в одном из включенных в роман снов Веры Павловны она видит жизнь в коммуне). Такая философия - вполне возможная почва для анализа социальной действительности, но анализ такой заканчивается выявлением разницы между утопическим образом и реальным положением дел.
Достоевский смог совместить философию социалистического толка с религией. Ничего удивительного, потому что религия сама по себе никак не отрицает равенство и братство и даже свободу. Религия просто видит эти вещи по-своему - так же, как и любая другая идеология. Поэтому, когда говорят о философии Достоевского, следует иметь в виду, что это более чем вполовину православие. А когда говорят о либерализме Достоевского, следует помнить, что он имеет характер «славянофильский». Ни то, ни се.
Сам Достоевский заметил, что никуда конкретно не принадлежит, ни к кому определенно не относится.
Поэтому-то его так волновал вопрос «кто я?».
Вот даже роман «Преступление и наказание»!
Что касается времени, объективных условий, которые воспроизведены в самом романе, Достоевский схватил их правильно. Он писал о человеке, который может и должен решать, куда ему податься: в прошлое, до сих пор настоящее, но отжившее себя, или в будущее, которого еще нет, потому что все стоят перед выбором и думают (или просто не замечают ничего) вместо того, чтобы начинать его, будущее, строить. Думать, конечно, важно; без обдумывания ничего хорошего не сделаешь. Но мышление всегда должно быть предметным, о чем-то конкретном. Если же это абстрактное философствование ни о чем, то уж лучше сделать ошибку на практике и оказаться в положении, когда придется эту ошибку осмыслить.
И вот здесь появляется место для «достоевщины».
«Достоевщина» - это рассмотрение одного человека оторванно от других людей. Отсюда и необходимость Бога. Вместо вопросов «с кем я?», «кто со мной?» Достоевского беспокоит вопрос «кто я?». Он не смог увидеть субъект исторического развития, поэтому и считает косточки Раскольникова, обсасывает каждую его мысль. Единственный материал, который он взял из философии, - человек и его потребность быть счастливым. Чтобы решать вопросы, связанные с сущностью конкретного человека, надо вглядываться в человеческое вообще. В «Преступлении и наказании» Раскольникова нам преподносят и пытаются разобрать как отдельного человека. Но это не человек - это фрагмент человеческого, который без возврата к целому - обществу, народу, человечеству - невозможно понять. Достоевский подозревал, что человек на самом себе не заканчивается, и это его устраивало, ведь опять же подтвердилась необходимость религии, в которой всему причина - Бог.
Тем не менее, я сам ничем не лучше, хоть и старше на 150 лет. На Литклубе я запутал всех вопросом о сущности субъекта общественных отношений. Эх, я как Достоевский в его лучшие годы: стараюсь, скрупулезно рассмотрев фрагмент, увидеть целое. Вопрос «кто я?» вместо всех других формулировок пробрался в головы людей настолько глубоко, что создается впечатление, будто он был там всегда. По крайней мере, в моей голове он жил натурально.
Чтобы ответить на него, нужно начать делать что-либо с кем-то. Поэтому постановка вопроса Герцена - "кто виноват?" - значительно шире, точнее и конкретнее. Думаю, что он в свое время тоже перестал искать ответ на вопрос «кто я?» в себе. А там и Чернышевский, который со своим "что делать?" точно разобрался, или хотя бы точней.
Опыт Достоевского безусловно ценный и очень важный. В конце концов, благодаря ему мы (человечество) так внимательны к личности. Мы точно знаем, какая это скотина - человек, и как он слаб. Он первый обратил на человека такое внимание. Да, он преувеличил, перестарался, но такие преувеличения оказались полезными для понимания личности как таковой. Одного человека до Достоевского не было. На определенном историческом этапе такой писатель не мог не появиться. Проблема только в том, что на его негативном, в историческом масштабе, опыте учатся и сегодня, и вчера, и последние сто пятьдесят лет.
Достоевский, по сути, выбрал одну из непроработанных проблем, которые стояли перед тогдашним российским обществом и принялся ее решать. Он довел ее до конца, до предела. Он настолько ее тщательно проработал, что увеличил до невероятных размеров, словно смотрел на нее сквозь линзу, через две линзы. Соответственно, больше ничего не видел. Просто не мог, зрения не хватало.
Да, Достоевский решал проблему, актуальную для своего времени и своего общества. Но будет наивно полагать, что это только их проблема, что это проблема устарела. История повторяется. В начале 20 века экзистенциализм пережил второе рождение, а с появлением Камю и Сартра стал популярным. Я уже молчу о моде на экзистенциализм сегодня. И это не потому, что философия живет своей жизнью и рождается-отмирает тогда, когда ей вздумается, а потому, что всякая философия всегда требует почвы. Условия, в которых находится человечество сейчас - просто-таки чернозем для философствования в духе Достоевского.
Обобщая и суммируя вышесказанное, попробую показать место Достоевского в становлении русской литературы. Как известно, родилась она еще в 18 веке и пережила такие главные моменты в своем отношении к действительности:
Первая удачная попытка сосредоточиться на жизни - «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Радищева.
Жизнь - лицемерие - «Горе от ума» А. Грибоедова.
В этой жизни невозможно жить по-человечески - «Евгений Онегин» А. Пушкина.
От этой жизни надо бежать - «Герой нашего времени» М. Лермонтова.
Жизнь так ничтожна и мы такие ничтожные, что нам остается только посмеяться над собой - «Шинель» Гоголя.
А Достоевский ... А Достоевский взял, да и поверил Гоголю. Всерьез поверил, нисколько не смеясь, а болезненно переживая.
Обязательно должен был существовать Достоевский, чтобы довести эту веру в «Шинель» Гоголя до крайности. Обязательно кто-то должен был написать об одном человеке, о его слабости, о его страхе, о его одиночестве и его страданиях, которые ни с кем он не может разделить.
В этом смысле он - полная противоположность Пушкину.
Пушкин искал в жизни художественность, искал высокое, таким образом утверждал саму жизнь. Свидетельством этому является его творческое наследие, его влияние на литературу. Он все "нащупывал", искал, все пробовал новое - и стихи, и проза Пушкина не помещаются в один жанр. Именно из-за широкого охвата жизни в разных ее формах и из-за внимания к каждой из них Пушкина можно считать самодостаточным периодом русской классики.
Достоевский же поступил наоборот: в художественном стал искать жизнь, а через художественные формы пытался найти ответы на основные жизненные вопросы, среди которых на первом месте вопрос "кто я такой?"
Если Пушкин копал широко, изучал жизнь со всех сторон, закладывал фундамент по всему периметру, то Достоевский решил копать вглубь. Выбрал себе маленький кусочек - и давай копать, не жалея сил. Выкопал он, конечно, не могилу, а, скорее, колодец - штуку необходимую. Но и в колодце можно утонуть, захлебнуться.
На Достоевском литература не могла закончиться. Он, как явление, не был линией, а был всего лишь точкой в становлении литературы, моментом. А линия, переступив через точку, продолжилась Гончаровым, Некрасовым, Салтыковым-Щедриным, Чеховым. Далее вы знаете.
leport.com.ua